Валтасар. Падение Вавилона - Михаил Ишков Страница 15

У Амель-Мардука руки чесались поскорее посчитаться с обидчиками в войске, нагнать страху «на солдатню», как он нагнал страху на храмовую верхушку. (В том, что он сумел поставить на место этих «вавилонских святош», Амель не сомневался.) С кого начать — это был не вопрос. За долгие годы сидения вдали от трона наследник успел поссориться со многими из офицерского корпуса, так что кандидатов хватало. Один, например, будучи на посту, посмел не пустить его в спальню к батюшке, другой на воинских учениях победил наследника в стрельбе из лука, третий неудачно подставил спину в тот момент, когда Амель слезал с коня, и наследник грохнулся в пыль лицом. Эти моменты были незабываемы. От предвкушения торжества справедливости, божьего воздаяния всем этим хохочущим, цедящим слова сквозь зубы негодяям, теплело в груди. Сколько их было, не обращающих внимания на наследника, почесывающихся во время разговора, а то и просто сколупливающих грязь с босых ног наглецов — не сосчитать!

Не тут-то было! Дядя напрочь запретил даже заикаться о репрессиях. Час еще не пробил, говорил он. Улыбайся, племянник, можешь просто скалиться налево и направо, благосклонно кивай, не скупись на щедроты и одновременно ищи опору в провинциях, в той же Сирии, например, финикийских городах. В разоренной Палестине, наконец. Но прежде обрати свои взоры в сторону Лидии. Царь Крез твой естественный союзник. Он богат, силен, с его подмогой мы сможем отвратить мидийскую угрозу. Кроме того, необходимо заменить охрану во дворце — постепенно, постепенно, — и только тогда, когда в праздник Нового года ты прикоснешься к длани Мардука, когда у тебя наберется не менее трех эмуку преданных людей, можно будет ударить кулаком по столу.

Услышав эти слова, Амель не удержался и с размаху, радостно, въехал кулаком по столешнице, покрытой срамными рисунками, срисованными в женской половине обиталища фараона Псамметиха. Столик разлетелся на куски, племянник виновато посмотрел на дядю. Тот покачал головой.

— Зачем же мебель портить. Я же в ином смысле. Ах, Амель, Амель…

Дядя царя Закир первым делом принял на себя обязанности руководителя сыска, главного писца «стражей порядка», а также писца-хранителя государственной печати. Набонид, до того момента исполнявший эти обязанности и множество других, с которыми по мнению Навуходоносора справлялся получше многих, безропотно, даже охотно, с нескрываемым облегчением вручил дяде царя нагрудные знаки.

— Мое дело — анналы, исторические хроники, живописующие доблестные деяния великого Навуходоносора, — как на духу признался он вошедшему в силу сирийцу. — Но уважаемый Закир, ради блага государства и династии вряд ли стоит спешить с нововведениями в таком древнем месте как Вавилон. Здесь властвуют обычай, предрассудки и суеверия. Я готов приложить все силы, чтобы наш подающий надежды, осененный несравненной царственностью правитель побыстрее вошел в курс государственных дел. Я приложу все силы, чтобы укрепить спокойствие в государстве и достойно встретить Новый год.

Закир сразу понял намек третьего человека в Вавилонии, ведь подлинным правителем в городе и стране мог стать только тот человек, кого во время празднования Нового года жрецы допустят до руки Мардука. Они сошлись на том, что Набонид, потерпевший некоторое ущемление своих прав, по-прежнему будет возглавлять царскую канцелярию, оперативно руководить государственными делами, а также ведать хозяйственными вопросами, касающимися принадлежащего царской семье имущества.

Однажды в разговоре Набонид признался.

— Твоя судьба, Закир, моя судьба. Сколько я натерпелся от местных гордецов!

Он помолчал, потом усмехнувшись продолжил.

— Сам я родом из Харрана. Не смотри, что моя мать Адда-гуппи сердцем и печенью из Вавилона. Сам я здесь пришлый, родом из арамеев, и эта печать несмываема.

Набонид как раз и предложил связать руки всем возможным заговорщикам посредством привлечения их к суду. Тому, кто судится в Вавилоне, заявил он, не позавидуешь. У ответчика ни на что иное и мыслей не останется.

Амель-Мардуку идея понравилась, однако он потребовал привести веские аргументы в пользу подобного способа укрощения недовольных.

— В чем собственно их можно обвинить? — спросил царь. — Ты же, Набонид, не имеешь в виду устраивать фарс из судебного процесса?

Хануну, финикиец, отвечавший в государственном совете за торговлю, ремесла и снабжение армии, скептически добавил.

— Судьи в Вавилоне не менее строптивы, чем и его жители. Они из принципа будут судить по справедливости. Значит, обвинения должны быть очень вескими.

— Вот именно, — подхватил Набонид. — И обязательно гражданскими. Никакой политики! Это должно стать нашим принципом.

— Такие есть? — недоверчиво скривился Амель.

— Как не быть, господин! — обрадовано заявил Набонид. — Есть, и не мало.

— Даже такого вояку, как Нериглиссар, ты можешь обвинить в чем-то предосудительном? — не поверил царь.

— На нем чистого места не найти, государь! — воскликнул Набонид.

— А на тебе? — хмыкнул ближайший советник царя, выходец из княжеского рода иври Даниил, которого местные называли Балату-шариуцур. Он был в большой чести у самого Навуходоносора.

— Кто из нас без греха, — пожал плечами Набонид, — пусть первым бросит в меня камень. Так, кажется, уважаемый Балату-шариуцур, утверждали ваши пророки?

— По этому вопросу, многознающий Набонид, у наших пророков были различные мнения. Не озлобим ли мы подобными гонениями армейскую массу и знать, кормящуюся в храмах?

— Какими гонениями, уважаемый Балату-шариуцур! Если я занял у тебя десять сиклей серебра и вовремя не вернул долг с процентами, разве ты не обратишься в суд с требованием взыскать причитающееся тебе? Разве не предъявишь табличку, на которой была зафиксирована сумма, срок, процент?

— Так-то оно так, почтенный Набонид, — возразил Даниил, — но какой прок нам, решающими судьбу династии, заниматься такими пустяшными, путь даже бесспорными делами.

— Где вы, уважаемый Балату-шариуцур, видали в Вавилоне пустяшные, беспроигрышные судебные дела?

— Хорошо, хорошо, — прервал их спор Амель, — ясных как стеклышко судебных дел не бывает. В этом я могу согласиться с главным государственным писцом. Но причем здесь Нериглиссар?

— Он связан с Набу-ахе-иддином.

— С этим богачом из дома Эгиби? — заинтересовался царь.

— Да, господин. Это просто захватывающая история, господин.

— Ну-ка, ну-ка, — царь оживленно завозился в кресле, сел поудобнее.

Все присутствующие обратили головы в сторону царского писца.

— Как Набу-ахе-иддин втерся в доверие к нашему уважаемому полководцу, сказать не берусь. То ли провернул в его пользу какое-то выгодное дельце, то ли просто приглянулся Нериглиссару, однако уже два года он ходит у него в самых доверенных лицах. Слыхал ли ты, господин, о несносном Балату, сыне Набу-апла-иддина?