Воля и власть - Дмитрий Балашов Страница 15

Мать поставила на стол мису со щами. От густого, с убоиной, варева шел пар. Наталья Никитишна сама, сдвинувши брови, достала кувшин из поставца, налила тому и другому чары. Помолясь, тотчас выпили. Несколько минут сосредоточенно и молча ели щи, крупно откусывая хлеб. Васька щепотью брал серую соль, сыпал на ломоть аржанухи.

Когда-то встретились в Орде, когда-то вдвоем ходили к иконному мастеру Феофану Греку [36], когда-то Васька служил у этого грека в подмастерьях, купленный на рынке в Кафе… Давно было! И сейчас сидят супротив друг друга два уже немолодых мужика (все же родня!), и у каждого жизнь прожита, почитай, на много за половину: на пятый десяток пошло у Ивана, а у Василья уже к шестому подбирается, и голову всю как солью осыпало – обнесло сединой. Толкуют о своих, о родне.

– От сестры, Любавы, весточку получил! – говорит Иван. – Не сдается баба никак, второго родила парняка!

– А самый первый ейный?

– Алеха-то? Служит! Уже и на Волгу ходил с князем Юрием! В батьку сын, в Семена!

– А с отчимом как?

– А што ему отчим! Рос, почитай, у батьковой родни, а ныне – воин, муж! Гляди, и оженят скоро! От родни, никак, деревню получил, не то получит, как-то так, словом… Не обижают ево!

– А заходит?

– Заходил…

Ивану неловко баять, что Алексей, как мнится Ивану, так-таки не простил ему батькиной смерти в бою на Воже. Навроде Семен тогда Ивана телом своим прикрыл… Иван нынче и сам иногда начинает думать, что так и было, хотя – что там было о двадцати с лишком летов тому назад! Не прикрывал, того не было, а вот умирал Семен на руках у Ивана, и спасти друга, зятя, мужа сестры, Иван не сумел.

Сидят два немолодых мужика, беседуют о делах господарских, об Орде, о службе, о князе Витовте, будь он неладен! О настроениях в семействе Кобылиных, да о том, что Иван Федорыч с отцом, Федором Андреичем Кошкою, не зело мирен.

– Круто тебе меж их поворачиватьце будет! – говорит Иван.

Васька супит бровь, молча наливает себе в чару Лутониной медовухи. Возражает, подумав:

– Не ведаю! Токмо в ордынских делах старик поболе смыслит сына свово! А Иван-от Федорыч у князя самого в любовниках ноне, в той и докука!

Иван Никитич вздыхает, наливает чару в свой черед. Оба молча пьют. В льдистых глазах Василия проходят ордынские памяти. Иван, прищурясь, сравнивает Ваську с Лутоней. «Братья, а как не схожи!» – думает он.

– Леха Семенов сказывал, – говорит он, чтобы только не молчать, – под Казанью в степи напоролись: мертвяк, уж звери все лицо объели ему, и раненая лошадь… А лошадь жива еще! Лежит, голову приподняла и смотрит на их, и будто плачет. Старшой велит Лехе: добей! А Лехе и от запаха падали-то дурно стало: человечина, дак! Слез, а из-под мертвяка зверек какой-то юркий, навроде колонка али куницы… Смотрит, глазки-бусинки, а пасть в крови, значит, человечину жрал! А конь глядит, и навроде слезы из глаз… Старшой понял, слез и сам горло перерезал коню. И вороны тут – целой тучей… Так вот!

– Так вот… – эхом, как о привычном, сто раз виденном, отзывается Василий (в степи не то еще повидать мочно!).

– В боях-то бывал? – прошает Ивана.

– А как же! – обрадованно отвечает Иван. – Бает, даже срубил одного комонного сам! В отца сын, воин! Коня вот пожалел…

– Коня, однова, жальче бывает, чем людина! – соглашается Васька и снова пьет.

И молчат. По-хорошу молчат. И тот и другой чуют, что свои, не чужие, не сторонние один одному, и это греет паче слов.

А Наталья Никитишна присела к столу, подперевши щеку рукой. Глядит на рослых пожилых мужиков, одного из которых сама растила, подымала после страшной гибели мужа, а другого недавно приветила в Островом, сердцем поняв, что свой.

«Не было бы беды! – думают братовья. – Аль измены от князя самого! А так-то живем! Без нас, ратников, и княжество не стоит! Нече без нас не содеитце!»

Васька подымает холодные и светлые глаза. Прошает, когда померла Маша.

– А у меня в Орде женка была, татарка. Потерял! И сына… чаготаи увели… – говорит, отводя предательски проблеснувший взор.

– Жива ай нет? – прошает Иван.

– Не ведаю!

Васька молчит, потом, молча, наливает чары:

– Выпьем за наших женок, твою и мою!

Мужики пьют. Наталья Никитишна смотрит на них, подперевши щеку рукой, и тоже молчит. Ее печаль теперь – внуки. Сколь осталось сил, а надобно внуков вырастить. А там уже пора и на погост!