Сияние славы самурайского сословия - Вольфганг Акунов Страница 15

Так завершил свой жизненный путь первый известный нам военный предводитель самураев. Масакадо Тайра был персонифицированным воплощением военного искусства самураев раннего периода, когда битвы были повседневным явлением, однако грабежи и поджоги имели не меньшее значение для успеха военного предприятия. С этой точки зрения личные способности военачальников играли менее важную роль, чем в эпоху последующих самурайских войн, в которых прославились на поле брани многие потомки Масакадо Тайры.

Масакадо Тайра был первым предводителем японских «боевых холопов», о котором до нас дошли более-менее подробные сведения. То, что он был весьма многоопытным воином, со всей очевидностью явствует из комментария в «Кондзяку Моногатари» (одном из японских «гункимоно», то есть, воинских, или военных, эпосов, сборников историй о стародавних событиях), посвященного одному из его военных походов. В комментарии говорится, что «Масакадо и его верные соратники использовали все без исключения средства ведения войны, чтобы уладить свои дела. Он сжег множество домов и убил множество мужей». Как и из другого «гункимоно», под названием «Сёмонки» (уже упоминавшегося выше), посвященного, в отличие от предыдущего эпоса, исключительно мятежу Масакадо Тайра, из этого комментария совершенно недвусмысленно явствует, что прославленным воителям были свойственны некая особая харизма, некое особое величие и некая особая способность подчинять окружающих своей воле, что делало их выдающимися военными предводителями. Для автора «Кондзяку Моногатори» все самураи несли на себе отпечаток чего-то «таинственного, своеобразного и неисповедимого». Их невозможно было «мерить общим аршином», оценивать их личность и деяния посредством тех же критериев, что и всех прочих, обычных людей. В особенности сказанное относилось к военным предводителям самураев, которых «страшились во всей Империи», но которыми «еще больше восхищались за совершенные ими подвиги».

Мятеж Масакадо Тайры служил наглядным свидетельством уже достаточно далеко зашедшего процесса развития провинциальной военной элиты, способной организоваться под руководством влиятельного местного самурайского предводителя. В созданных как Масакадо, так и его противниками альянсах, достаточно широких по своему охвату и численности участников, можно усмотреть типичный пример «воинского союза» – «бусидана». Эти группы «буси», составлявшие на полях сражений самурайские армии, оказывали решающее влияние на государственные структуры при Императорском дворе в Киото (Хэйан). Соответственно, устанавливавшиеся между этими структурами и предводителями самурайских «бусиданов» связи, имевшие как военный, так и общественный, или социальный, характер, стимулировались и расширением роли провинциальной воинской аристократии, которой пребывавшие в далекой столице Имперские регенты из клана Фудзивара делегировали свои полицейские и военные полномочия.

Судя по всему, этот процесс передачи полномочий «из центра на места» начался еще в IX веке п. Р.Х., когда Императорские комиссии, учрежденные и предназначенные изначально для набора стражников в охрану Императорского дворца, потребовали, чтобы физически сильные землевладельцы становились «служащими» – а это слово является почти буквальным переводом слова «самурай».

Мятеж Масакадо Тайры можно рассматривать в качестве одного из наиболее ранних примеров и образцов военного искусства самураев в эпоху, когда многие из ассоциируемых впоследствии с самураями традиций находились еще только в стадии формирования.

Важнейшей из этих традиций, и, соответственно, самой важной в плане военного руководства «боевыми холопами» Страны Восходящего Солнца, была традиция самурая как конного лучника. Идея «пути воина», сформулированная, по прошествии нескольких столетий, и известная нам под названием идеи «бусидо», изначально формулировалась иначе, как «кюба-но мити» («путь лука и коня») или как «кюсэн-но мити» («путь стрелы и коня»). Позднейшая литература, технические и технологические достижения свидетельствуют об идее «меча как души самурая», однако в Х столетии именно лук, а не меч, был главным самурайским оружием, именно искусное владение луком, а не мечом, делало из ратоборца самурая. Не случайно сочетание иероглифов, означающее в японском языке понятие «война», означает одновременно «лук и стрелы». Одна из других военных повестей, содержащихся в сборнике «Кондзяку моногатори», подтверждает необычное для нас, привыкших ассоциировать самурая прежде всего с мечом, отношение самих тогдашних «буси» к мечу, по сравнению с луком. Как-то ночью «боевой холоп» Намицу Тасибана, вооруженный лишь мечом, подвергся нападению разбойников. Он принял боевую стойку, огляделся по сторонам и, не увидев нигде и следа лука, облегченно подумал: «Ну, по крайней мере, это не лук»…

Превосходство конного лучника над бойцом, вооруженным мечом, находило свое четкое и ясное выражение в доспехах и вооружении «боевых холопов» времен Масакады. Доспехи-«ёрои» (о которых у нас еще пойдет подробнее речь на дальнейших страницах нашего повествования), хотя и были несколько громоздкими для пешего боя, превращали конного лучника в защищенную надежной и прочной броней, пусть и не слишком подвижную, «боевую машину».

Вот как, например, описывается в «Хайкэ моногатори» вооружение знатного самурая Мататаро Асикаги, возглавившего войско Томомори Тайры в битве при Удзи с войсками сторонников враждебного клана Минамото (1180):

Мататаро выехал на бой, облаченный в броню из красной кожи поверх «хитатарэ» («хитатарэ» – военный халат, или боевое кимоно – В.А.) из красно-желтой, расшитой золотом парчи, шлем, украшенный огромными рогами, с инкрустированным золотом тати (мечом – В.А.) на бедре, двадцатью четырьмя стрелами с черно-белым пятнистым оперением на спине и луком, покрытым черным лаком и украшенным красными лентами, за спиной.

Вооруженное выступление Масакадо Тайры против Центрального Императорского правительства было лишь началом длинной череды военных мятежей «боевых холопов». И всякий раз Центральное правительство действовало по одной и той же накатанной схеме: чтобы подавить мятеж очередного «воинского дома», оно обращалось за поддержкой к другим самурайским «воинским домам». Но за оказанную помощь приходилось расплачиваться, идя на всевозможные уступки. Таким образом, японский Императорский двор постепенно утрачивал реальный контроль над страной, тогда как набиравшее силу самурайское сословие от десятилетия к десятилетию становилось все могущественнее и надменнее. Конечно, самураи в описываемое время еще не оформились в тесно сплоченную социальную прослойку, преследующую общие цели. Наоборот, соперничество и кровавые распри между отдельными «воинскими домами» не прекращались ни на миг. Императорское правительство искусно играло на этой взаимной вражде, уходящей своими корнями в седую древность. Стоило только какому-либо из самурайских кланов взбунтоваться, как Центральное Императорское правительство тут же нанимало для подавления мятежа взбунтовавшегося рода «боевых холопов» другие кланы самураев, чтобы смирить бунтовщиков стрелами, копьями, мечами и глефами-«нагинатами».

Следует заметить, что обычно японское древковое оружие «нагината», смысл названия которого переводят с японского языка на другие языки по-разному: либо «длинный меч», либо: «разящая», «скашивающая». «срезающая под корень», сравнивают с европейской алебардой. Между тем, «нагината» – клинок в форме изогнутого меча, или сабли, по всем статьям соответствует другому древковому оружию средневековой Европы – несправедливо забытой, хотя и широко распространенной в эпоху Средневековья и Возрождения, глефе.