Петербург: неповторимые судьбы. Город и его великие люди - Николай Коняев Страница 15

А аристократический Петербург на утро 12 марта 1801 года торжествовал. Нельзя и сейчас без омерзения перечитывать страницы воспоминаний, посвященных описанию того торжества победителей.

«Лишь только рассвело, как улицы наполнились народом. Знакомые и незнакомые обнимались между собою и поздравляли друг друга с счастием – и общим, и частным для каждого порознь…» – пишет Беннигсен.

«Весть об этом событии была в целом государстве вестью искупления: в домах, на улицах люди плакали, обнимали друг друга, как в день Светлого воскресенья», – свидетельствует Н. М. Карамзин.

Впрочем, утверждает Фонвизин, «этот восторг изъявляло однако одно дворянство, прочие сословия приняли эту весть довольно равнодушно».

Однако и среди дворян, радующихся убийству своего государя, тоже были порядочные люди.

Если судить по «Запискам» Н. А. Саблукова, некоторые из офицеров гвардии испытывали достаточно неприязненные чувства к своим товарищам, изменившим присяге.

«Желая расположить общественное мнение в свою пользу, Пален, Зубов и другие вожаки заговора решили устроить большой обед, в котором должны были принять участие несколько сот человек. Полковник N, один из моих товарищей по полку, зашел ко мне однажды утром, чтобы спросить, знаю ли я что-нибудь о предполагаемом обеде. Я отвечал, что ничего не знаю. „В таком случае, – сказал он, – я должен сообщить вам, что вы внесены в список приглашенных. Пойдете ли вы туда?“ Я отвечал, что, конечно, не пойду, ибо не намерен праздновать убийство. – „В таком случае, – отвечал N, – никто из наших также не пойдет“. С этими словами он покинул комнату».

Однако неприязненные чувства русский рабовладелец мог выказывать только по отношению к тем изменникам и цареубийцам, которые решались на это, так сказать, в приватном порядке. Когда же помазанника Божия «мочили» с согласия столпов высшего света, ни о каком осуждении и речи уже не могло идти.

«В тот же день граф Пален пригласил меня к себе и, едва я вошел в комнату, он сказал мне:

– Почему вы отказываетесь принять участие в обеде?

– Рагсе que je n'ai rien de commun avec ces messieurs ^[12], – отвечал я.

Тогда Пален с особенным одушевлением, но без всякого гнева сказал: „Вы не правы, Саблуков! Дело уже сделано, и долг всякого доброго патриота, забыв все партийные раздоры, думать лишь о благе родины и соединиться вместе для служения отечеству. Вы так же хорошо, как и я, знаете, какие раздоры посеяло это событие: неужели же позволить им усиливаться?

Мысль об обеде принадлежит мне, и я надеюсь, что он успокоит многих и умиротворит умы. Но, если вы теперь откажетесь прийти, остальные полковники вашего полка тоже не придут, и обед этот произведет впечатление, прямо противоположное моим намерениям. Прошу вас поэтому принять приглашение и быть на обеде“».

Демагогия Палена не выдерживала никакой критики.

Как это можно осуждение цареубийства называть партийными раздорами? И можно ли соединяться для служения отечеству с только что нарушившими присягу цареубийцами? Но вот что странно. Н. А. Саблукова, человека умного и не замаравшего себя 11 марта и не изменившего присяге, хотя он и находился в самом центре событий, слова Палена убеждают.

Оказывается, что при всей его порядочности, общего у Н. А. Саблукова «с господами цареубийцами» все-таки больше, чем с простыми русскими солдатами. Как и братья Зубовы, как и хитрый Пален, Саблуков принадлежит к касте рабовладельцев, и нарушать ее законы, какими бы гнусными они ни были, не смеет.

«Я обещал Палену исполнить его желание, – пишет Н. А. Саблуков. – Я явился на этот обед и другие полковники тоже, но мы сидели отдельно (вот и весь возможный протест – Н. К.) от других, и, сказать правду, я заметил весьма мало единодушия, несмотря на то что выпито было немало шампанского. Много сановных и высокопоставленных лиц, а также придворных особ посетили эту оргию, ибо другого названия нельзя дать этому обеду. Перед тем, чтобы уйти, главнейшие из заговорщиков взяли скатерть за четыре угла, все блюда, бутылки и стаканы были брошены в средину и все это с большою торжественностью было выброшено через окно на улицу…»

Но выбрасывали цареубийцы не только грязную посуду. Свою честь – ведь все они изменили присяге! – тоже. А заодно и честь всех тех, кто хотя и отдельно, но тоже сидел за столом цареубийц.