Несокрушимые - Игорь Лощилов Страница 14

Шибко горевал Оська и некуда ему было деться со своей обидой. Шёл по лавре и всюду мерещились ему насмешливые взгляды: добился-де, дурень, невесты? Прыгнуть бы через стены и уйти в чисто поле, чтобы ветер печаль развеял, и того, поди, не дадут. Заглянул в Успенский храм, хор тоскливо пел: «Во скорбех молитвой утешусь». Пробовал молиться, но всё время отвлекало видение: Марфа, спящая на руке Данилы, гологрудая, сладко почмокивающая пухлыми губами, и довольный братан, смеющийся над ним даже во сне. Нет, не помогла молитва. Зашёл в кузницу к брату Ананию. Сумрачное помещение было наполнено лязгом и озарялось сполохами пламени. Оська побродил между полуголых, покрытых копотью людей. Ананий сидел, привалившись спиной к кузнечному меху. Рядом гудел огонь, гремела наковальня, сыпались искры. Они попадали на голое, едва прикрытое тело, а Ананий только вздрагивал и не просыпался.

— Две ночи не спал — сморился, — объяснил кто-то.

Оська потоптался и направился на скотный двор. И почему вышла ему такая бесталанная доля? С самого начала, ещё родители были живы, легла на него вся чёрная работа по хозяйству. Анания хвалили, Данилу холили, его хаяли. Так потом и пошло: те на гулянье, перед девками красоваться, а ему в хлеву навоз разгребать. Вот и сейчас: один с девкой милуется, Оське же со старой бабкой возиться, которая помыкает им всяко и даже кочергой пару раз огрела. Пробовал было осердиться, а она ему: спрячь пахмурки, эка невидаль — тёща зятька пригладила. Зятёк? Неужели такая у него доля, чтоб всё время в посмешниках ходить и на задворках жизни навозить? Этот вопрос колом засел в Оськиной голове, он произносил его на разные лады, коровы шумно вздыхали и согласно взмахивали головами.

В польском стане готовились к штурму. Сапега решил атаковать одновременно со всех сторон, чтобы затруднить осаждённым маневрировать силами, но главный удар нанести с юго-востока, где местность позволяла применить тяжёлые осадные орудия. Сбивались деревянные щиты, за которыми должны были прятаться воины при подходе к крепости, строились тарасы — передвижные башни на колёсах, готовились лестницы, верёвки с крючьями, таранные брёвна и прочие снаряды. Накануне штурма 12 октября гетман по заведённому обычаю устроил военные ристалища. То был своеобразный смотр готовности приступного войска и показ воинского мастерства. Паны соревновались в скачках, выездке, стрельбе, рубке, умении управлять своими хоругвями. После ристалищ Сапега дал большой пир, для простых же воинов выкатили винные бочки и забили множество скота. Гулянье длилось почти всю ночь. Подвыпившие паны бахвалились, задирали друг друга. Гетман объявил, что тому, кто завтра первым поднимется на крепостные стены, он пожалует сто рублей.

— Давай уже сейчас свои деньги, ясновельможный пан, — вскочил с места литовский ротмистр Брушевский, завоевавший ныне более всего призов. Протянутые со всех сторон руки тут же усадили его.

— Не спеши, литва белоглазая, не лезь вперёд прирождённых польских панов!

Тот за саблю, его удержали, влили полный кубок и успокоили. Кто-то пообещал добыть самого Долгорукого, Сапега утроил награду, и снова тем же чередом возникла ссора. Находились и такие, что в запале бросались к монастырю, выкрикивали угрозы и вызывали монахов на поединок. Так вот баламутились.

Крепость презрительно молчала, защитники готовились к отражению штурма: наполняли котлы смолой и водой, разносили по площадкам известь и серу, доставали из погребов ратные припасы. В храмах шла всенощная, многие ратники исповедались и постриглись, желая умереть в сане монашеском. Сами иноки распределились по стенам, обошли свои участки с иконами и покропили святой водою. Мужиков, тех кто имел силу и охоту, наскоро обучали боевому мастерству и давали в руки оружие. Несколько раз принимался за учёбу и Суета, но ничего путного у него не получалось: то ратовище у копья сломает, то сабля от его удара кусками разлетится. И решили тогда парня учением не портить, он-де работу по силам сам сыщет. И тако же иные охотники посильное дело для себя искали, в их числе женщины и малолетки.

В кузнях и мастерских днём и ночью кипела работа: лили ядра, ковали оружие, изготовляли ратные припасы. Ананий занимался опасным делом — снаряжал бомбы. Исхитрялся заливать затравочные отверстия смолой, несмотря на предупреждения знающих людей, что от горячей смолы порох может воспламениться. Не слушал, упрямец, только попросил отсадить отдельно от всех в каменный подвал, там и работал. А в перерывах, когда грозил одолеть сон, вылазил из своей норы и шёл к монаху Нифонию разгонять усталость. Этот монах, сам бывший ратник, собрал особый отряд, из таких же, как он умельцев. Здесь ратным мастерством не кичились, а всё время оттачивали его: стреляли из луков и пищалей, бились на саблях и копьях, совершенствовали выездку и рукопашный бой. Ни от кого эти отрядники не таились и Анания приняли охотно, а он учил их управляться своим любимым оружием — кулаком.

С утра пушечная канонада усилилась втрое против обычного. Тусклое октябрьское солнце осветило готовящиеся к приступу войска. На горе Красной выстроились польские хоругви Сапеги; казаки Лисовского растянулись непрерывной цепью от Терентьевой рощи до Угличской дороги; за валами, насыпанными на месте Служней слободы, поблескивали оружием ратники Тышкевича и Вишневецкого.

Дико завизжали медные трубы, гулко заухали барабаны, и войска двинулись вперёд. Кажущиеся издали маленькими фигурки людей и их игрушечные снаряды вырастали с приближением в страшную силу. Передовые воины несли огромные щиты с прорезями для стрельбы, их надлежало разместить в непосредственной близости у стен, чтобы затем спокойно отстреливать защитников. За ними тяжело катились неуклюжие тарасы, для передвижения которых требовалось несколько десятков человек. Эти крепости на колёсах имели собственные пушки и потому могли наносить чувствительные удары по осаждённым. На тяжёлых цепях качались дубовые таранные брёвна, каждое требовало для переноски не менее дюжины человек. Не счесть и других снарядов — в общем, зрелище не для слабых. Защитники тяжело вздыхали и прятали страх, зато у небывальцев он был весь на лице. Но вот, заглушая бесовскую музыку, загудели лаврские колокола, а спустя немного, грянули троицкие пушки. Движение противника стало нарушаться метко посланными ядрами, вздымающими комья осенней грязи и человеческие тела. Было разбито несколько щитов. Защитники приободрились.

Оську Селевина приставили к пушечному мастеру Корсакову. Он должен был калить ядра и рассыпать по зарядным мешочкам дробосечное железо. Работа несложная, а результат виден сразу: глазом не успеешь моргнуть, как только что снаряженный дроб летит из пушки и поражает врага. Рядом с ним работали два клементьевских мужика Шилов и Слота. Шилов — длинный, с заострённым кумполом, как раз по фамилии, Слота — поменьше и покруглее, они всегда вместе, Оська за время осадного сидения их ещё ни разу порознь не видел. Невдалеке, где котлы со смолою, Гузка пристроилась, оттуда доносился её визгливый голос. Что она там будет делать, Оська не знал, но кочерга наверняка при ней. С другой стороны чернели скуфейки монахов из отряда Нифония. Среди них Ананий со своими бомбами и недавно произведённый в иноки Афанасий, ему, правда, до воина далеко, просто взят в обучение. Далее мелькал шлем Брехова, приободряющего своих людей; степенно проплывали верхушки длинных жердей, которые разносил медлительный Суета. Словом, все, кого успел узнать Оська, здесь, а кого не успел, те тоже. Иоасаф приказал выйти на стены всей братии, чтобы оказать посильную помощь защитникам и приободрить их. Сам же с больными и немощными старцами, встав у раки святого Сергия, совершал непрерывное моление.