Император, который знал свою судьбу. И Россия, которая не знала - Борис Романов Страница 14

Когда закончилась наша зимняя сессия, мы — синодалы, во главе с первенствующим Петербургским митрополитом Антонием (Вадковским), как по обычаю полагается по окончании сессии, отправились прощаться с Государем, и преподать Ему на дальнейшие труды благословение, то мы, по общему совету, решили намекнуть Ему в беседе о том, что не худо бы в церковном управлении поставить на очередь вопрос о восстановлении патриаршества в России, упраздненного Петром I. Каково же было удивление наше, когда, встретив нас чрезвычайно радушно и ласково, Государь с места Сам поставил нам вопрос в такой форме:

«Мне, — сказал Он, — стало известно, что теперь и между вами в Синоде, и в обществе, много толкуют о восстановлении патриаршества в России. Вопрос этот нашел отклик в моем сердце и крайне заинтересовал меня. Я много о нем думал, ознакомился с текущей литературой этого вопроса, с историей патриаршества на Руси и его значения во дни великой смуты междуцарствия и пришел к заключению, что время назрело и что в России, переживающей новые смутные дни, патриарх и для церкви, и для государства, необходим. Думается мне, что и вы в Синоде не менее моего были заинтересованы этим вопросом. Если так, то каково ваше об этом мнение?»

Мы, конечно, поспешили ответить Государю, что наше мнение вполне совпадает со всем, что Он только что перед нами высказал.

«А если так, — продолжал Государь, — то вы, вероятно, уже между собой и кандидата себе в патриархи наметили?»

Мы замялись и на вопрос Государя ответили молчанием.

Подождав ответ и видя наше замешательство, Он сказал:

«А что, если я — как вижу, вы кандидата еще не успели себе наметить или затрудняетесь в выборе, — что, если я сам вам его предложу, что вы на это скажете?»

«Кто же он?» — спросили мы государя.

«Кандидат этот, — ответил Он, — я. По соглашению с Императрицей я оставляю престол моему сыну и учреждаю при нем регентство из Государыни Императрицы и брата моего Михаила, а сам принимаю монашество и священный сан, с ним вместе предлагаю себя в патриархи. Угоден ли я вам, и что вы на это скажете?»

Это было так неожиданно, так далеко от всех наших предложений, что мы не нашлись, что ответить, и… промолчали. Тогда, подождав несколько мгновений нашего ответа, Государь окинул нас пристальным и негодующим взглядом; встал молча, поклонился нам и вышел, а мы остались, как пришибленные, готовые, кажется, волосы на себе рвать за то, что не нашли в себе и не сумели дать достойного ответа. Нам нужно было ему в ноги поклониться, преклоняясь пред величием принимаемого им для спасения России подвига, а мы… промолчали.

С той поры, — продолжает свой рассказ С. А. Нилус уже от себя, — никому из членов тогдашнего высшего церковного управления доступа к сердцу Цареву уже не было… между ними и его сердцем утвердилась непреодолимая стена, и веры им в сердце его уже не стало, оттого, что сердце Царево, истинно, в руце Божией, и благодаря происшедшему въяве открылось, что иерархи своих сил искали в патриаршестве, а не яже Божиих, и дом их был оставлен пуст… [19, с. 758–761].

Современные либеральные круги в России настороженно относятся к церковному писателю С. А. Нилусу из-за его страстных усилий в начале XX века довести до царя содержание пресловутых «Протоколов сионских мудрецов» и из-за его брошюры «Близ есть при дверех», посвященной этой «скользкой» теме — да, это было. Однако его книги представляют несомненный исторический и духовный интерес в других отношениях.

Поместный Собор для восстановления патриаршества был собран в 1917 году, но было уже поздно. Никто не знает, конечно, как развивались бы события, если бы члены Святейшего Синода не промолчали в марте 1905 года, но все же, может и не было бы тогда «мартобря семнадцатого».

Однако теперь становится гораздо понятнее дальнейшее отношение Николая II к Святейшему Синоду, а также и его отношение к «последнему волхву империи» Распутину, — старцу из гущи народа, искренне верующему в Бога и Государя.