Хан Хубилай: От Ксанаду до сверхдержавы - Джон Мэн Страница 14

Позже применяемая Хасаном техника убеждения стала основой легенды, которая достигла ушей Марко Поло, когда через 20 лет после исчезновения асассинов тот проезжал через Ближний восток в Китай к своей славе наиболее яркого источника сведений о Хубилае и его дворе. В его версии голая долина Аламута преобразилась в самый прекрасный сад, какой когда-либо видел свет, заполненный позолоченными павильонами и раскрашенными дворцами, где по трубам текли мед, вино, молоко и вода, а прекрасные девушки играли и пели. Это и в самом деле был рай, каким он представлен в Коране. Здесь имам держал группу крепких подростков, из которых и готовил асассинов. Он якобы одурманивал их наркотиком, выносил в сад, а когда те приходили в себя, их там всячески ублажали. «Жены и девы во весь день с ним: играют, поют, забавляют его, всякое его желание исполняют; все, что захочет, у него есть». Еще одна доза вызывающего сон наркотика — и юноши снова оказывались в реальном мире, лишенные испытанных удовольствий и готовые сделать все, что угодно, лишь бы вновь обрести радости рая. «Иди и убей того-то и того-то, — говорил им имам, — и когда вернешься, мои ангелы снова перенесут тебя в Рай. А если погибнешь, я пришлю ангелов унести тебя в Рай навсегда».

Тем не менее там не было никакого сада и никакого наркотика — Хасан не нуждался ни в том, ни в другом. Его первой жертвой стал визирь Низам аль-Мульк, от которого Хасан сбежал много лет назад, а затем и двое его сыновей. Тем же путем последовали десятки других: муфтий Исфахана (убитый в мечети), кади Нишапура, наместник Байхака, глава антиисмаилитской секты, и другие; в почетном списке асассинов числятся в качестве жертв 50 важных должностных лиц. Регион корчился в агонии гражданской войны, и исмаилизм с его обещанием исламского возрождения находил массу сторонников. Военачальники и офицеры выходили из дому только в сопровождении вооруженной охраны и носили под одеждой доспехи. Террор порождал контртеррор, официальные преследования исмаилитов, дотоле умеренные сменились обвинениями наобум, облавами, заточениями и смертями в тюрьмах. Однако ничто не действовало.

«Что ж, вы убили меня, — сказал один из видных исмаилитов своим тюремщикам. — Но сможете ли вы убить тех, в замках?»

Это был хороший довод. Некоторые замки пали, но Аламут даже после восьмилетней осады остался неприступным. Результатом стал компромисс, организация отношении по типу «живи и давай жить другим» со случающимися порой убийствами — здесь наместника, там правителя города, а в 1131 году и самого халифа в Багдаде — и столь же периодическими безуспешными репрессиями. Так все и продолжалось после смерти Хасана в 1124 году — мало-помалу асассины приобрели больше, чем утратили прежде.

Дальнейший элемент преобразовательского рвения привнес еще один Хасан, что и ввергло асассинов в великий мрак. В 1164 году, во время поста в месяц рамадан он собрал своих последователей и обратился к ним, поставив свою кафедру так, чтобы никто из слушателей не был обращен лицом в сторону Мекки. Время пришло, объявил он, — Скрытый Имам говорил с ним и назвал его, Хасана, своим представителем. Отныне существуют только его законы — «имам освободил вас от бремени шариата и привел к Воскрешению». Закон больше не нужен, так как низариты будут общаться непосредственно с Аллахом через Хасана, который по духу сам имам и истинный потомок Низара, и первый его приказ — нарушить священный пост, присоединившись к нему за пиршеством с музыкой и вином.

Хасан недолго наслаждался своим новым статусом — через два года он был заколот своим более ортодоксальным родственником. Но доктрина Воскрешения с этим Хасаном в качестве мессианского лидера стала частью асассинских верований.

Правда, это новшество не следовало открывать миру: оно оставалось исмаилитским секретом, защищенным постулатом, что дозволено все — даже отступление от принципов, — если это сохраняет ядро исмаилитских верований. Следовательно, вполне допустимо прикидываться человеком более ортодоксальных религиозных взглядов, если это помогает выжить. Любого рода внешние законы, даже исмаилитские, суть всего лишь «временная оболочка», под которой лежит скрытая истина. По сравнению с этой внутренней истиной не имели значения ни шариат, ни вообще вся нравственность в том смысле, в каком ее понимал внешний мир, ибо в ней заключалась кияма — Воскрешение. Наверное, именно этой двуличностью можно объяснить внезапное, пусть и кратковременное, изменение, озвученное в 1210 году тогдашним имамом Джелал ад-Дином. Поразив своих последователей и весь исламский мир, он объявил, что пришло время возвращения в традиционный ислам. Он так убедительно обратился ко всем другим исламским лидерам, что те поверили ему. Лишь его смерть позволила остальным членам секты вернуться к убийствам и разбою.

Однако секта асассинов характеризуется не только двуличностью и насилием. В конце концов, они утверждали, что их вера и есть правдивая воля Аллаха. А правде никогда не помешает дополнительная помощь в виде разума и науки; потому, как это ни удивительно, исмаилитские имамы любили не только эзотерические знания, но и объективные. Они построили знаменитую библиотеку и принимали ученых с распростертыми объятиями. Одним из них был знаменитый астроном и теолог Насир ад-Дин Туси, который много лет жил в Аламуте.

Они все еще обитали там, время от времени убивая кого-нибудь, когда в 1219 году монголы напали на их нового восточного соседа, султанат Хорезм, выскочка-шах которого изгнал в 1194 году сельджуков. В катаклизме 1219–1222 годов погибло свыше миллиона жителей Средней Азии, были уничтожены великие города, а государство рассыпалось на обломки. Обычно великая смута благоприятствовала асассинам — можно было захватить под шумок новые замки и обратить неофитов в свою веру видениями исламского возрождения. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Мункэ опасался за свою жизнь и сделал асассинов первой мишенью, когда решил раздвинуть границы империи на запад под предводительством Хулагу.

Это был вызов, который требовал энергичного руководства. Но у асассинов не было ничего подобного. Занимавший должность имама Ала ад-Дин, которому было только тридцать с небольшим лет, сошел с ума от изоляции, спиртного и некритического повиновения окружающих. Все знали, что его любовница была женой красивого юноши по имени Хасан (еще одного!), который попал в плен к монголам во время их первого вторжения, сбежал, присоединился к асассинам и стал своего рода комнатной собачкой при психически неустойчивом Ала ад-Дине, пребывая то в фаворе, то в немилости. Хасану приходилось одеваться в лохмотья, как его эксцентричный хозяин, который кулаком выбил ему почти все зубы и отрезал часть от «орудия его мужественности». И в довершение всего, «развлекаясь с женой Хасана, Ала ад-Дин не избегал и Хасана». Щербатый, с наполовину отрезанным пенисом, содомизируемый рогоносец — у этого Хасана хватало причин негодовать на своего хозяина, как и у многих других, в том числе собственного сына Ала ад-Дина, Руки ад-Дина, юнца, которому еще не исполнилось и двадцати. «В своем сумасшествии и меланхолическом безумии, — писал Джувейни, — [Ала ад-Дин] постоянно мучил и донимал [мальчика] без всякой причины». Его заставляли оставаться в женских покоях рядом с покоями отца, откуда он сбегал побродить по замку только в отсутствие имама. До ужаса боясь пьяных безумств отца, он пришел к убеждению, что единственный способ выжить — это поднять мятеж, захватить свое наследие и подчиниться монголам. Замок мог бы продержаться много лет, задержав наступление монголов, и, наверное, даже сохранить независимость на всем протяжении их оккупации — но только не при такой никуда не годной паре на самом верху.