За кулисами Мюнхенского сговора. Кто привел войну в СССР? - Арсен Мартиросян Страница 14

Такова наиглавнейшая и принципиальнейшая особенность нашей Родины: в основе созидания, бытия и процветания России лежит именно и только Безопасность!

Именно в этом смысле ее исторический путь и является классикой пути Востока, особенно континентального. И, собственно говоря, именно поэтому-то в абсолютном большинстве случаев России удается, с тем или иным успехом, находить общий язык с Востоком!

И еще об одной, едва заметной в толще минувших веков, но тем не менее имеющей столь же исключительное геополитическое значение детали. Хотя и в зачаточном по тем временам виде, но тем не менее проблема Безопасности изначально носила явный цивилизационный характер. Ведь кровавое «знакомство» восточных славян с прорывавшимися на Запад гуннами, готами и прочими степняками было не чем иным, как прямым столкновением зачатков будущих цивилизаций Запада и Востока: те оседлые, эти кочевники! Так оно и пошло впоследствии. Основополагающее и абсолютно непримиримое противоречие между Западом и Востоком (Россией прежде всего) — это не только беспрецедентно принципиальный, непримиримый антагонизм между Агрессией и Безопасностью, но и в абсолютно равной степени принципиально непримиримое, антагонистическое противоречие сугубо цивилизационного характера. Не случайно поэтому, что даже столь разные по своему значению звезды российской культуры — А. Пушкин и П. Чаадаев — хотя и в разных формулировках, но абсолютно точно выражали одну и ту же исторически обоснованную мысль.

А. С. Пушкин: «Поймите же, что Россия никогда не имела ничего общего с остальною Европою, что история ее требует иной мысли».

П. Я. Чаадаев: «Мы не Запад… у нас другое начало цивилизации».

У России настолько иное начало цивилизации, что действительно требуется не просто другая, а четко выверенная историческими фактами принципиально иная мысль. Те же причины, что безальтернативно привели пращуров к мысли о необходимости слияния всех племенных союзов в один союз, а затем безальтернативно вынудили их занять также и круговую оборону, слившись воедино, привели также и к тому, что Русь осознанно избрала единственный возможный вариант будущей государственности — самодержавие! Потому как в условиях круговой обороны, опирающейся на все силы и ресурсы союза союзов, выбор формы власти предрешен самой целью, ради которой племенные союзы объединились. Соображения Безопасности практически безальтернативно выдвинули в повестку дня вопрос о безусловной централизации власти и ее единоначалии. И вопрос этот был решен однозначно в пользу самодержавия. Таким образом, централизация, единоначалие и неминуемое их последствие — беспримерно высокий уровень политической дисциплины всех классов и сословий тогдашнего общества, иначе круговая оборона с опорой на все силы и ресурсы союза союзов невозможна, — явились суровым ответом и пращуров, а затем и самой Москвы на исторический вызов. «Необходимость централизации, — подчеркивал такой борец с самодержавием, как А. И. Герцен, — была очевидна, без нее не удалось бы ни свергнуть монгольское иго, ни спасти единство государства. События сложились в пользу самодержавия. Россия была спасена. Она стала сильной, великой…» ^[36] За многие столетия самодержавие претерпело различные изменения по форме и названию, но, заметьте, не по сути! Никому не дано безнаказанно нарушать Высший Закон, тем более когда это касается сути основы державы.

Но здесь же сокрыта и великая «ахиллесова пята» России. Осознанно соглашаясь с выбором самодержавия как единственной формы власти, могущей гарантировать Безопасность каждого и всех, народ (народы) добровольно согласился (согласились) и с доминированием обязанностей перед государством вместо прав. Так вот, беда в том и заключается, что испокон веку верховная власть в России абсолютно персонифицированная и от специфики личностных характеристик конкретной персоны слишком многое зависит в судьбе государства и общества. Хорошо, если сия персона денно и нощно думает и эффективно заботится о державе и ее народах. Но дело-то в том, что выстраданное веками кровавой борьбы за физическое выживание народа самодержавие как система обеспечения Безопасности всех и каждого так же, как и любая монополия, подвержено коррозии со стороны алчности. Если, так сказать, в научных понятиях, то, пожалуй, придется обратиться к не столь уж и популярным ныне К. Марксу и Ф. Энгельсу. По их мнению, «вместе с возможностью удерживать товар как меновую стоимость или меновую стоимость как товар пробуждается алчность» (в поэтическом понимании прошлого, например, древнеримского поэта Вергилия — пробуждается «auri sacra fames», то есть «проклятая жажда золота»). Власть — товар, ее возможности — меновая стоимость. Итоговый вывод понятен, надеюсь, без подсказки. Но это та самая алчность, которая ставит под угрозу исчезновения в Небытии тот самый народ, за безопасность которого власть вроде бы отвечает. Хуже того. В ситуации, когда Олимпом власти в государстве, созданным не просто по соображениям Безопасности, а именно в тех самых конкретных условиях, что были описаны выше, овладевает алчность в виде «LIBIDO DOMINANDI» — «страсти к властвованию», общество сталкивается как с деспотизмом, так и с разгулом коррупции, являющейся экономическим вариантом проявления «LIBIDO DOMINANDI». Дуэт же деспотизма и коррупции автоматически ведет к разрушению государства и уничтожению народа.

Деспотизм же, к слову сказать, характерен и для демократии. Однако Демократия… не нарушая своих принципов… может сочетать в себе все виды гнета политического, религиозного, социального. Но при демократическом строе деспотизм становится неуловимым, так как он распыляется по различным учреждениям, он не воплощается ни в каком одном лице, он вездесущ и в то же время его нет нигде; оттого он как пар, наполняющий пространство, невидим, но удушлив, он как бы сливается с национальным климатом. Он раздражает, от него страдают, на него жалуются, но не на кого обрушиться. Люди обыкновенно привыкают к этому злу и подчиняются. Нельзя же сильно ненавидеть то, чего не видишь. При самодержавии же, наоборот, деспотизм проявляется в самом, так сказать, сгущенном, массивном, самом конкретном виде. Деспотизм тут воплощается в одном человеке и вызывает величайшую ненависть» ^[37]. Вот ее-то очень легко эксплуатировать в разрушительных целях — ведь когда национальное и социальное объединяются с персонифицированной ненавистью религиозного (идеологического) экстаза, то возникают подземные толчки такой небывало чудовищной мощи, что походя крушат не только самые могущественные империи, но даже цивилизации и эпохи. То же можно и нужно сказать о коррупции. Коррупция в условиях самодержавия — ярко персонифицирована и потому легко вызывает всеобщую ненависть. В условиях демократии же источником коррупции является режим власти, на помощь которой приходит, как это ни парадоксально, описанный выше деспотизм в условиях демократии.

Едва только — к концу первого тысячелетия от Рождества Христова — завершилось еще и религиозное оформление цивилизаций, то основополагающее, глобальное, принципиально непримиримое, антагонистическое противоречие между Западом и Востоком (Россией) приобрело еще и все черты геополитического противоборства религиозно-цивилизационного характера и таким оно остается поныне.