Мой век - Геда Зиманенко Страница 14

Работаю арматурщицей

Я не хотела сидеть на шее у отца. А поступить учиться на рабфак или в вуз можно было, лишь имея рабочий стаж. Весной, когда Любушка выздоровела и не нужно было все время помогать Доре Яковлевне, я сказала папе: «Хочу работать». И он привел меня на постройку «Мосфильма».

Я попала в группу учеников арматурщиков. В группе было 20 мальчиков, все разновозрастные: самому младшему 14, старшему — 20, а я оказалась единственной девушкой. Одни ученики приехали из деревни, другие, дети из интеллигентных семей, пошли на стройку, чтобы получить рабочий стаж и поступить в учебное заведение. Платили мало, но на кусок хлеба хватало. Работа требовала высокой квалификации — нужно было уметь читать чертежи. Руководил группой Глагольев — увлеченный своей профессией человек, настоящий учитель. Ко мне и к мальчикам относился одинаково строго.

Самые маленькие ребята были хулиганистые: достанут пленку, положат в спичечный коробок, подожгут — и под ноги бросают. Как-то на одного ученика котел свалили — громадный котел был, накрыл его целиком, — и ушли. Он долго стучал и кричал, пока его не выпустили.

Однажды мы армировали 2-й этаж главного павильона «Мосфильма». Я несла вуты длиной 5 метров. А передо мной шел один из малых мальчишек, тоже с вутами. И он взял и сбросил свои вуты прямо мне под ноги — шалость такая. Я налетела на них и упала. Я тогда совсем худая была — кожа да кости, мякоти не было совсем, — ударилась голенью, заплакала. Долго потом ноги болели, не проходили. Глагольеву я про этот случай ничего не сказала — терпела.

При Глагольеве все себя чинно вели. Он приобщал нас к культуре, возил смотреть на московские здания, показывал архитектуру.

Рабочий инструмент арматурщика — кусачки. Чтобы уложить арматуру, нужно прочесть чертеж. К примеру, балка состоит из стержней на растяжение и стержней на сжатие, между ними крепятся вуты, чтобы арматура работала. Кроме рабочих стержней была подсобная арматура — хомуты. Арматура должна придать бетону гибкость, подготовить его к разным температурам и разным нагрузкам — статическим и динамическим. Глагольев всему этому нас учил. Читала чертежи я очень легко, инстинктивно. Зато с железом работать было трудно. Легко гнуть арматуру из тонкого железа, но в балках стержни были толстые, 10–12 миллиметров — вот такие не согнуть. На прямых стержнях на концах нужен крюк. Сначала на верстаке делалась разбивка, а затем крюк заворачивали кусачками. Это еще как-то у меня получалось. А самыми трудными для меня были рабочие стержни. Чтобы железо гнуть, сила нужна, девочке это непросто.

Глагольев устраивал соревнования на скорость. И по хомутам я — девушка — оказалась первой; мальчишки стыдились. По рабочим стержням первой быть не удалось.

За три месяца Глагольев научил нас читать чертежи и делать все арматурные работы. В конце ноября он устроил экзамен в присутствии всех бригадиров. Спросил: кого себе в бригаду возьмете? И нас стали разбирать по бригадам. Молодые бригадиры хотели брать здоровых сильных ребят — работа тяжелая, физическая. А меня попросили старые мастера, старики, сказали: нам вот эту девочку, она грамотная, будет в чертежах разбираться.

И началась моя настоящая работа. Под навесом на громадном верстаке по чертежам я делала разбивку для стержней на всю бригаду, гнула хомуты, таскала заготовки к месту установки. Железная работа считалась квалифицированной. Оплата сдельная: сколько колонн уложишь в опалубку, столько бригаде и платят. Каждый день приходила учетчица, обмеряла, считала, записывала объем сделанной работы. И вместо восьми-девяти ученических рублей я стала зарабатывать шестьдесят-восемьдесят.

Выходила из дома я рано, от Новинского бульвара ехала на трамвае до Киевского вокзала, потом на автобусе до Химзавода, а дальше на Воробьевы горы пешком. В 8 часов начиналась работа. Мне было уже 16, и я работала полный рабочий день под бдительным оком бригадира. Весь день на улице — а зимы тогда морозные были.

Опасная была работа. Один раз я видела, как какой-то парень сорвался с 4 этажа. Он летел вниз и чудом зацепился за стержень. Вокруг меня все ахнули: «Марк, Марк! Марк чуть не погиб!»

Коммуна

Ребята мне говорили: «А что ты не встаешь на комсомольский учет? Иди к секретарю — он парень хороший, спокойный». Я мялась-мялась — и наконец решилась. После работы пришла в комнатушку, где ячейка была, а за столом сидит Марк Розин — тот самый, который чуть было не погиб, сорвавшись с верхнего этажа. Сам серьезный — а глаза улыбаются. Посмотрел на меня и спрашивает: «Ты кто?» Я отвечаю: «Я на стройке арматурщицей работаю». А он говорит: «Что арматурщица, я знаю, старики рассказали. А зачем тебе в комсомол?» Он пошутил так — что, мол, сама не знаешь, зачем тебе комсомол, — а я тогда шуток не понимала, нахмурилась. Он и говорит: «Сердитый карлик Маркс!» — он так меня обозвал — я очень маленькая была и серьезная. А после сказал: «Приходи к нам в коммуну жить — мы, комсомольцы, решили организовать образцовый барак, нам помещение дают». И я сразу согласилась.

В то время я еще жила с папой. Пришла к отцу и говорю: «Пойду с ребятами в коммуну жить». Папа встал на дыбы, кричал: «Что у тебя — семьи, что ли, нет?! Не пущу!» Я и не понимала, чего он волнуется, — мне в голову ничего дурного не приходило. Сейчас-то я думаю, что он боялся отпускать меня одну к мальчишкам. Но я закусила удила, терять мне было нечего, и сказала: «Уйду — и все».

Ребята в коммуне были разные. Одни пришли, потому что жить было негде. Другие идейные. Но в основном собрались те, кому негде было притулиться. А тут комсомольская организация, порядок какой-то, секретарь есть. Помогал нам секретарь партийной ячейки — Николай Дурнецов. Организовать коммуну непросто. Сначала нужно было получить разрешение вышестоящей партийной организации — но это еще полдела. А затем надо было жить так, чтобы не осрамиться.

Мы говорили: «Покажем строителям, что можно в барачных условиях жить нормально, чисто!» Строители жили в барачном городке. Бараки длинные, по двести человек, койки в два этажа. Рабочие прямо в ботинках и в робе валились на койку, никаких простыней и в помине не было. Редко кто снимал верхнюю одежду. Бани нет — в город нужно ехать. Один туалет на шесть бараков, а в каждом бараке по 200 человек. На тумбочках куски хлеба, объедки, на полу старые портянки, рваные боты. Грязь, клоповник. Таким был барачный быт.

И вот комсомольцы решили показать, что и в таких условиях можно жить нормально. Секретарь парторганизации отхлопотал полбарака. Комсомольцы в первый же день решили в пустом бараке репетировать самодеятельность. Только стали играть, как один начал почесываться, потом другой… Посмотрели на потолок — а оттуда клопы сыплются. Комсомольцы одумались, поняли, что надо не самодеятельностью заниматься, а чистоту наводить — стали мыть, драить. Выгородили столовую, одну комнату организовали для парней и еще три кабинки на две койки в каждой — между койками впритык тумбочка помещалась. В одной комнате две девочки жили, а еще две кабинки для семей.

Когда я пришла в коммуну, она уже функционировала. Устроили общее собрание, меня расспросили, кто я, откуда, и оставили ночевать в одной из комнаток. Я заснула ненадолго и тут же проснулась от клопов. Лежу, мучаюсь, вспоминаю 19-й год — тогда в Крыму было нашествие клопов, и во всех семьях велась ужасная борьба: их травили и кипятком, и керосином. А мы, хотя мама и болела, клопов не пустили. Я полежала-покрутилась на своей койке, встала и пошла в столовую. Села на стул — и сижу, не сплю. А тут случайно Марк встал до туалета дойти. Прошел мимо меня, будто не заметил, подошел к двери — и тут его как током ударило. «Ты чего в столовой сидишь, почему не спишь?» — «Клопы». — «Как — клопы?!» Махнул рукой и пошел спать. А я всю ночь на стуле в столовой просидела, дремала. Утром чаю попила и побежала на стройку. А вечером пришла — слышу: ребята шумят, Марк собрание устроил и говорит: «Геда всю ночь спать не могла, что это такое? Мы должны показать пример». И мы стали клопов химией травить. Небыстро, но справились.