Сперанский - Владимир Томсинов Страница 14

Сам по себе факт открытого обращения простого смертного с поучением и предостережением к венценосной персоне уже не являлся к тому времени новизной для России. Немногим более года назад вышло в свет «Путешествие из Петербурга в Москву» коллежского советника Александра Радищева, прозвучавшее не только содержанием, но и тоном своим грозным обвинением, дерзким вызовом всем властям предержащим в русском обществе. Сам автор ни в коей мере не заблуждался насчет истинного характера своей книги и писал ее, будто приговор себе смертный подписывал: «Отче Всеблагий, неужели отвратишь взоры Свои от скончевающего бедственное житие свое мужественно? Тебе, источнику всех благ, приносится сия жертва. Ты Един даешь крепость, когда естество трепещет, содрогается. Се глас отчий, взывающий к себе свое чадо. Ты жизнь мне дал, Тебе ее и возвращаю; на земли она стала уже бесполезна». Сочинение книги было в данном случае не просто вспышкой творческой энергии, но также поступком.

Однако сколь бы неординарным, похожим на самоубийство этот поступок ни являлся, его можно понять и объяснить. Да, конечно, иго злых обстоятельств прочно, его не то что сломить, а и пошатнуть не в силах будет. Но если жизнь к концу идет, если не осталось в ней ничего любопытного, кроме смерти, если и обыкновенных душевных привязанностей лишился, то почему бы не восстать против всесильного зла, отчего напоследок не сверкнуть средь людей истинной душою своей, до сих пор со тщанием от них скрываемой? И пусть сверканье это для людей без пользы, все равно для собственной совести услада верная!

Поступок Михаилы Сперанского не столь понятен и объясним. Закат жизни и встреча с обстоятельствами, подобными тем, с которыми столкнулся Александр Радищев (так же как и с самим этим человеком), были для 19-летнего семинариста еще далеко впереди. Далеко в будущее уходила и мода на либерализм. Она утвердится в русском обществе лишь четверть века спустя, когда обуяет молодежь стремление блеснуть, похвалиться либеральными настроениями, когда подлецом будут считать всякого лишь за то, что он не ругает существующее в России правление.

Сперанский-семинарист имел в свои юные лета то, чего другие воспитанники семинарий, как правило, в эти годы еще не имели — он обладал вполне развитым внутренним духовным миром, дававшим определенную автономность его душевным движениям, определенную независимость процессу становления его характера — духовным миром, сообщавшим ему повышенную сопротивляемость вредным воздействиям господствовавшего в семинарии морального климата. Научившийся грамоте еще в малолетстве своем и с самого начала много для своего малого возраста проводивший за чтением книг, он с годами читал все больше и больше. Если во Владимирской семинарии его самообразование являлось беспорядочным, то в Санкт-Петербурге оно приобрело характер системы: Михайло читал теперь не все подряд, но по сознательному выбору и притом приноровился делать регулярные выписки из прочитанного. Его сокурсник по Санкт-Петербургской семинарии Петр Андреевич Словцов, вспоминая впоследствии о том, как учился Сперанский, писал: «Он превосходил всех товарищей своего времени успехами в чистой математике, физике и философии и вместе с тем отличался целомудрием в мыслях, словах и чувствах. Сердце его тогда уже благоухало каким-то чистым, свежим запахом».

Свободное от учебных занятий время семинаристы проводили обыкновенно в развлечениях, среди которых главное место занимали пьянство и карты. Сперанский за время своего пребывания в семинарии заметно окреп физически: в рослом, резвом, с рыжеватой головой здоровяке, каковым стал он к своим семнадцати годам, мало кто мог узнать прежнего хилого, малоподвижного мальчика. Разве что необыкновенная белизна его лица и рук напоминала о детской его слабости. И будто стремясь наверстать упущенное в детстве, он поначалу активно включился в игры своих товарищей. Особенно много играл он в карты, увлечение которыми быстро перешло у него в настоящую страсть. Однако как только последняя вошла в противоречие с его страстью к чтению, разум и воля в нем восстали — Михайло разом прекратил играть в карты. Постепенно он отошел и от других развлечений. Возможно, именно тогда он написал в одной из своих тетрадей: «Облетев мыслию все в свете удовольствия, всегда надобно кончить тем, чтоб вздохнуть, усмехнуться и — быть добродетельным». Товарищи Михаилы сперва обижались на него за то, что он перестал вдруг разделять их вкусы и начал искать более уединения от них, но потом привыкли к его причудам. Рано проявившаяся в Сперанском способность прощать чужие недостатки, его добродушие и скромность, ласковое со всеми обращение склоняли его товарищей к примирению с ним, а его превосходный ум невольно вызывал у них уважение к нему. Живя в ладу с товарищами своими, Михайло одновременно умел ладить и с начальством, несмотря на то, что руководителям его хорошо была заметна его одаренность и самостоятельность мышления.

Когда для Сперанского подошло время окончания Санкт-Петербургской семинарии, митрополит Гавриил предложил ему остаться в ее стенах для преподавания естественно-научных дисциплин. 9 января 1792 года он отправил в Святейший Синод прошение, в котором писал: «По присланному ко мне [в] 1791 году июля от 14-го дня Ее Императорского Величества из Святейшего правительствующего Синода указу Невской семинарии математического класса учитель Никита Дмитриев произведен в парижской миссии во священника. Из обучающихся как в той, так и [в] другой семинарии больше всех успел в сем, так и в философическом классе Владимирской семинарии семинарист Михаила Сперанский, который для оного класса в Невской семинарии весьма нужен к пользе семинаристов владимирских послужить; чего ради Святейший правительствующий Синод покорно прошу помянутого Михаилу Сперанского оставить в Санкт-Петербургской епархии и семинарии».

Члены Синода ответили согласием. В результате 16 января того же года императрица Екатерина II издала Указ, которым предписала: «…Означенного семинариста Михаила Сперанского… оставить в Санкт-Петербургской семинарии и епархии дозволить».

9 мая 1792 года Сперанский был назначен на должность учителя математики Санкт-Петербургской семинарии с годовым жалованьем в 150 рублей ассигнациями. Через три месяца ему поручено было преподавать здесь также физику[25]и красноречие — к его жалованью присоединили еще 50 рублей. 7 апреля 1795 года Михайло Сперанский был определен в дополнение к прежним своим должностям еще и на место учителя философии. Одновременно он был назначен и префектом семинарии. Размер его жалованья возрос до 275 рублей.

О том, как жил Сперанский в бытность свою преподавателем Александро-Невской семинарии, вспоминал впоследствии один из его учеников — Ксенофонт Дилекторский. Он был младшим братом Петра Дилекторского — следовательно, приходился Михаиле двоюродным братом и оттого был вхож в келью своего учителя. По его рассказу, ежедневный обед Сперанского составляли: похлебка из мелко нарезанной свеклы с куском говядины или снетками, жаркое на сковороде и кисель. Из развлечений он позволял себе только редкое посещение театра, в который, как правило, брал с собой Ксенофонта, покупая ему, так же как и себе, недорогой билет — за 25 копеек медью.

Время преподавательской деятельности в Санкт-Петербургской главной семинарии было в жизни молодого Сперанского периодом интенсивнейших движений его ума, эпохой окончательного его духовного созревания. «В 1794 году, помнится мне, — рассказывал Петр Словцов, — нашел я его за Невтоном. В 1795-м он сделан был преподавателем философии и два года провел, кроме должностного класса, в критическом рассмотрении философских систем, начиная с Декарта, Локка, Лейбница и пр. до Кондильяка, тогда славившегося. По временам М. М. С[перанский] читал мне свои критические рассмотрения».