Записки командира штрафбата. Воспоминания комбата. 1941-1945 - Михаил Сукнев Страница 14

В 1913 году Иван Сукнев уже служит на Дальнем Востоке, на Русском острове в горной артиллерии, канониром. Умный парень, он превосходил даже офицеров по математическим наукам, но был нелюбим ими как «крамольник». Ершистый был, честь понимал.

Началась Первая мировая война. Отец в составе 1-й горно-артиллерийской батареи участвовал в боях на Кавказском фронте. Подули ветры февраля 1917-го. Сукнев становится депутатом дивизионного комитета, все солдаты — за него горой. В марте на съезде Советов Кавказского фронта отец знакомится с большевиками, вскоре стал членом РСДРП(б). Теперь все канониры были на стороне большевиков в вопросах о войне и мире, о переделе частной собственности, о земле и воле.

Но в разгар революционных событий на Кавказском фронте Ивана Сукнева свалила цинга. Товарищи отправили его в Трапезунд в лазарет, откуда отца эвакуировали на судне в Батуми, а затем отправили на родину «до выздоровления».

Сын с отцом встретились в селе Усть-Журавлихе, что на реке Чарыш. Зажили дружно, работали. Революционные события дошли и сюда. Преследуемые кулачеством, Иван с молодой женой Ириной Алексеевной (по-девичьи Захаровой, а по погибшему на фронте мужу — Знаменщиковой) уехали в Осколково.

В зиминском восстании отец руководит в Осколкове боевым районом восставших крестьян. Восстанием было охвачено пять уездов Алтайской губернии, восставших сел — под 400. В августе оно началось, но вскоре было подавлено. Две тысячи повстанцев, руководимые штабом, вырвались из окружения белых и ушли в Касмалинские леса Славгородского уезда. Сукнев руководит оперативным отделом партизанской армии Западной Сибири.

Белых разбили. Пришла Красная армия. Советская власть вступила в свои права. Иван Львович Сукнев — председатель ревкома по делам казаков в станице Антоньевке Бийского уезда. Организует из семей казаков, у которых мужчины бежали «за бугор» (из-за своих злодеяний при подавлении восстания), коммуну «Рассвет», которая стала позднее колхозом-миллионером имени Ленина. А Иван Сукнев вписан в историю этой станицы как спаситель беззащитных семей казаков… Казачек начали грабить из соседних сел те, кто на руку нечист, забирали хлеб, вещи и прочее. Отец навел порядок. Охрана у него была из двенадцати вооруженных партизан. Гонялись за бандой атамана Шишкина и другими. Это целая эпопея Гражданской войны. Она так и не закончилась…

Затем Иван Сукнев — ответственный секретарь Сычевского волостного комитета партии. Он дружит с председателем волисполкома Гвоздковым. Дело у них пошло на лад, в отличие от других волостей.

Всегда в семье Чоботовых и Ивана Сукнева была честность во всём. Никто не нарушал заповеди Евангелия, что не вдруг встретишь ныне! Малограмотная Ирина Алексеевна — строгая, очень умная, дружелюбная с окружающими людьми, настоящая русская женщина во всей её красе. Понимала людей. Со всей округи шли женщины к ней поговорить. Наверно, от нее у меня такое качество — могу сразу определить, какой человек хороший, какой плохой.

Отец отвергал священников и церковь, однако всегда молился перед тем, как сесть за стол обедать. Я вспоминаю друзей моего отца — это были люди высокой чистоты, нравственные, только честным трудом зарабатывавшие свой кусок хлеба.

Иван Львович оставил воспоминания, дополненные мной и изложенные в рукописи «Повести трудных годин».

* * *

Себя я помню очень рано, отрывками — с трех лет. Даже родители удивлялись.

В начале 1920-х годов прокатилась волна мятежей крестьян, недовольных непосильной продразверсткой. Отец принимал активное участие в работе с населением. Но внезапно был выведен из состава партноменклатуры якобы за попустительство уполномоченным ОГПУ — расстрел без суда и следствия карателя-колчаковца. После переездов по ряду лесничеств и сел мы оказались в Бийске. Здесь отец получил должность директора лесозавода. Жили мы на улице Льва Толстого, 54.

Мне шёл шестой год. Я поступил во второй класс школы им. Достоевского. Тогда я зачитывался «Вечерами на хуторе близ Диканьки» Н. В. Гоголя до того, что боялся ночами выходить во двор… Всё прочитанное оставалось в памяти. «Муму» Тургенева, «Жилин и Костылин» Л. Толстого, рассказы М. Твена, сказки Пушкина… Тогда и позднее издавались объемистые книги — сборники по литературе, в которых печатались отрывки из русской и зарубежной классики, которые я читал от корки до корки! С ранних лет я взялся за грифельную доску и рисовал, рисовал, больше на военные темы. Потом появилась бумага и акварельные краски. Что видел, то писал или рисовал с натуры. В третьем классе, да и в последующих, я выполнял ребятам задания учителя рисования, особенно девчатам-неумехам. Учитель был доволен, и меня стали уважать школяры.

Моя матушка водила меня в Бийске в кино и драматический театр. Высокая, стройная, с тонкими чертами лица, одетая небогато, но элегантно, мама была для меня свет в окне! Хотя иногда одаривала меня под горячую руку хорошей затрещиной! Остались в памяти первые увиденные мной фильмы, особенно «Красные дьяволята». Герои этого фильма — Машка, Мишка и Джо — будённовцы. Мы с ребятней играли в «сыщики и разбойники», в «белых и красных». Последние побеждали. Я — заводила. Мы делали шашки из дерева. Уже военный из меня получался. Соседние улицы побогаче жили, а мы победнее, дети красных партизан. Мы в свою кучку, они в свою. Улица на улицу.

Отца перевели на работу председателем промартели «Да здравствует труд!». Артель снабжала город колбасами, копченостями, овощами, имела маслобойки, кондитерские цехи, хлебопекарни. Обеспечивала население гужевым транспортом, ибо автомобилей еще не было, они начали появляться в середине 1929 года.

Мы переехали с улицы Льва Толстого за реку, заняв полдома на углу переулка им. Гоголя и Луговской. Тогда я учился в четвертом классе школы им. Гоголя. Был я все время «на ходу». Все знать, все видеть, все обследовать, все испытать — моя натура, моя стихия.

В четвёртом классе я нежно влюбился в красивую девочку Надю Геращенко. Но это всё прошло издали и тайно…. Познакомился с художником — взрослым больным человеком. Он писал маслом на фанерках и картоне пейзажи, и я днями пропадал у него, глядя на такую чудную работу, какой мне казались лубочные картинки. Стал осваивать технику рисования тушью и пером. Получалось неплохо, так оценивали мои способности преподаватели.

Усидеть на месте я долго не мог. В сандалиях, в шортах, пошитых из отцовского армейского ранца — брезентухи, окантованных понизу красной полоской, поначалу без рубашки, а потом в майке с короткими рукавами я гонял по Бийску рысаком! И тут натолкнулся на необычное: подле Успенского собора, в старом центре, в саду, в пятистенном доме обнаружил огромное количество книг, да каких! Полные собрания сочинений русских классиков, а также зарубежных: Майн Рид, Вальтер Скотт, Фенимор Купер, Конан Дойл, Джек Лондон, Жюль Берн, Мопассан, А. Дюма и ещё, и ещё! И фолиант русских сказок в сафьяновом красном переплете с заглавием сусального золота и окантовкой по страницам. «Бова Королевич», «Еруслан Лазаревич», «Илья Муромец», «Василиса Прекрасная»… А какие иллюстрации — тончайшая графика пером! Такого искусства нет ныне… Мой друг Владимир Колесников, член Союза художников в Новосибирске, занимавшийся историей русских сибирских завоевателей и землепроходцев и владевший искусством графики, заявил мне: таких фолиантов в СССР было одиннадцать. Все они — ценой на вес золота. Увы, я утратил тот том — украли.