Шаман. Скандальная биография Джима Моррисона - Анастасия Руденская Страница 14

В тот день Джим явно переборщил с виски. На сцену он вышел, сильно шатаясь. Хоть света было и немного, он надел огромные солнечные очки, закрывавшие половину лица. Он не хотел никого видеть и не хотел, чтобы видели его. Густые усы и борода тоже помогали укрыться от всех. Так он чувствовал себя почти в безопасности. Ему было страшно наедине с этим гигантским стадионом, с этой невнятной, размазанной гущей. Сотни, тысячи лиц, рой пчел, муравейник. Он боялся, презирал и ненавидел этих маленьких тварей. Все стадо вместе и каждого по отдельности. Весь этот зверинец орал, свистел, хлопал в ладоши. Они чего-то требовали, чего-то ждали от загадочной и инфернальной звезды по имени Джим Моррисон. А звезде больше всего на свете хотелось сейчас убежать, спрятаться, заткнуть уши, чтобы не видеть, не слышать, не чувствовать и не знать этого кошмара. Осипшим и срывающимся голосом он сказал в микрофон:

— Вы столько раз видели мое обнаженное сердце… Что еще вы хотите от меня? Вам недостаточно? Вы хотите видеть мое тело, урвать от него кусок посочнее? — стадион одобрительно завизжал и заревел. Вымученная усмешка скользнула по рядам. — Вы хотите этого? Ну что ж, смотрите….

Стоящие позади Моррисона Рей, Джон и Робби успели увидеть только спущенные до колен штаны Джима. Уже через пару секунд обзор закрыли широкие спины полицейских. Это был финальный аккорд концерта. Это была последняя нота «Дорз».

This is the end

— Ты хоть понимаешь, что ты натворил, ублюдок? Сукин ты сын! Ты осознаешь, что ты сделал? — Ротшильд в бессильной злобе грохнул об пол еще один хрустальный бокал, — Ты выкинул в помойку репутацию группы, мою репутацию! Ты угробил миллионы долларов, ты нагадил в душу миллионам людей, в конце концов! Ты обманул их всех. Они верили тебе, а ты рассмеялся им в лицо! Считай, что все контракты уже порваны, все договоры расторгнуты, связи испорчены. Ничего не осталось, ничего! Понимаешь?! — Пол с отчаянием и яростью посмотрел на Моррисона. Тот сидел, медленно раскачиваясь на стуле из стороны в сторону и отрешенно глядя в одну точку перед собой.

— Я ведь предупреждал тебя. Я говорил тебе тысячу раз: завязывай. Ты не слушал, и вот, что из этого вышло. Мы прогорели. Ты даже не представляешь, каких нервов и денег мне стоила твоя бездарная выходка. Я еле спас твою задницу, Моррисон. Можешь не благодарить. Хотя, возможно, мне не следовало этого делать. Исправительные работы могли бы отучить тебя от дурных привычек… — Пол на мгновение умолк. — Ты понимаешь, что все катиться псу под хвост? Это конец, Джим. Это конец.

Джим поднял на Пола мутный блаженный взгляд и, расплываясь в кривой улыбке, произнес:

— Да. Это конец. Все закончилось. Хорошо.

Пол не нашел, что ответить.

Господи, помоги мне!!!

«Я ненавижу свое отражение, свои фотографии, пленки с записями. Я порвал и стер все, что было в доме. Все, что могло хранить меня и напоминать обо мне. Недавно был в больнице. Врачи, как обычно, сказали, что мне стоит немедленно бросить курить и употреблять алкоголь, и выписали одни препарат. Он якобы должен помочь мне чувствовать себя лучше. Пью эти таблетки каждый день. И с каждым днем становится только хуже. Я не могу больше писать ни стихи, ни музыку. Меня поглощает это болезненное состояние, оно высасывает из меня все соки. Сил нет больше ни на что. Я будто бы в коме. И не жив, и не мертв. Господи, помоги мне. Господи, помоги мне… Господи, помоги мне! Сделай же хоть что-нибудь! Если я уже стою на пороге, то пусть смерть поскорее заберет меня. Мне страшно. Мне плохо и страшно. Господи, помоги мне!!!»

Письмо с другой стороны Луны

«Он плохо переносил боль. Но боль для него, как и для многих других, была источником творчества. Мне кажется, он думал, что если ему не будет больно, то он перестанет творить… И он причинял боль другим, потому что боялся, что ему самому будет больно. Ему было трудно принять любовь, потому что у него ее никогда не было, и он не считал себя достойным любви. Я получила от него восемь или десять открыток и писем за те три месяца, которые он провел в Париже. Многие из них были воодушевленные и радостные — другие были пронизаны безысходностью. Последнее, написанное им письмо, я получила через несколько дней после его смерти. Он писал о том, как устал и как скучал по мне. «Моя постель холодна без тебя» — сказал он мне. Слезы выступили у меня на глазах, я плакала и до сих пор плачу». Патриция Кеннели, из интервью для журнала «Американские Легенды».