Фурцева - Леонид Млечин Страница 14

Городские партийные работники, в том числе и Екатерина Фурцева, учились у Щербакова. Многие уроки она усвоила на всю жизнь.

Писатель Сергей Петрович Бородин, получивший Сталинскую премию 2-й степени за исторический роман «Дмитрий Донской», подал заявление о приеме в партию. Как положено, вступающего вызвали на бюро Краснопресненского райкома, в ведении которого находился Союз писателей.

Первый секретарь райкома Сергей Абрамович Ухолов поинтересовался, какие у писателя творческие планы. Бородин рассказал, что работает над новым историческим романом. Ухолов, не долго думая, посоветовал Сергею Петровичу не лезть в далекую историю, а рассказывать о героях современности — из родного Краснопресненского района столицы. Уловив недовольство первого секретаря, члены бюро стали задавать Бородину каверзные вопросы и завалили. Бюро райкома отказалось принять писателя в партию как политически неподготовленного. Да еще и отдельно указали партийной организации Союза писателей за плохую работу с вступающими в партию.

Союз писателей обратился в горком. Дело дошло до Щербакова (подробнее см. книгу А. Н. Пономарева «Александр Щербаков. Страницы биографии»). Хозяин города объяснил партийным работникам, что с лауреатом Сталинской премии следует вести себя поуважительнее. Премию своего имени каждому из них дал сам вождь.

На бюро горкома хозяин города обрушился на секретаря райкома:

— Товарищ Сталин с трибуны мавзолея на Красной площади в трудный момент, когда враг стоял в тридцати километрах от Москвы, говорил о наших славных предках — Дмитрий Донской, Александр Невский, Суворов… Бородин раньше — чутьем — об этом написал прекрасную книжку. В то время, когда ЦК отметил эту книжку второй премией, а потом был разговор, что можно было бы дать первую премию, секретарь Краснопресненского райкома говорит: «Да брось Дмитрием Донским заниматься, написал бы ты лучше о Красной Пресне». Вероятно, в Союзе писателей много чего было сказано по адресу райкома…

Сергей Бородин получил партийный билет, Сергей Ухолов лишился кресла секретаря райкома. Фурцева запомнила, что с заметными, «нужными» писателями надо вести себя осторожно. Этот вывод ей пригодится в дальнейшем.

В 1943 году Щербаков стал одновременно, заведовать отделом международной информации ЦК ВКП(б). Это была нагрузка, превышающая человеческие возможности. Александр Сергеевич вполне мог стать вторым человеком в партии. Но он был тяжелым сердечником, неправильный образ жизни усугубил его нездоровье. Для него участие в сталинских застольях было смертельно опасным. Но Щербаков об этом не думал, напротив, считал за счастье получить приглашение на дачу к вождю.

Первые победы вернули Сталину прежнюю уверенность в себе, и во время так называемых обедов, которые затягивались за полночь, вождь веселился от души. Официальные заседания Сталин не любил. Когда он ближе к вечеру приезжал с дачи в Кремль, то приглашал приближенных в кинозал. Они смотрели один-два фильма, а попутно что-то обсуждали.

«После кино Сталин, — писал Хрущев, — как правило, объявлял, что надо идти покушать. В два или в три часа ночи, все равно, у Сталина всегда это называлось обедом. Садились в машины и ехали к нему на ближнюю дачу. Там продолжалось „заседание“, если так можно сказать…»

Одиночества вождь не переносил, поэтому коротал вечера в компании членов политбюро. Официантки ставили закуски на один стол, а разнообразные супы — на другой. Каждый выбирал себе, что хотел. Во время обеда обсуждались политические вопросы. Вождь любил дунайскую сельдь, копченого рыбца, цесарок, уток, отварных перепелов, цыплят, с удовольствием ел ребра барашка, приготовленные на вертеле… Стол ломился от снеди.

«Просто невероятно, что Сталин порой выделывал, — рассказывал Хрущев. — Он в людей бросал помидоры, например, во время войны. Я лично это видел. Когда мы приезжали к нему по военным делам, то после нашего доклада он обязательно приглашал к себе. Начинался обед, который часто заканчивался швырянием фруктов и овощей, иногда в потолок и стены то руками, то ложками и вилками.

Меня это возмущало: „Как это вождь страны и умный человек может напиваться до такого состояния и позволять себе такое?“ Командующие фронтами, нынешние маршалы Советского Союза, тоже почти все прошли сквозь такое испытание, видели это постыдное зрелище. Такое началось в 1943 году и продолжалось позже, когда Сталин обрел прежнюю форму и уверовал, что мы победим. А раньше он ходил как мокрая курица. Тогда я не помню, чтобы случались какие-то обеды с выпивкой. Он был настолько угнетен, что на него просто жалко было смотреть».

Один из послевоенных руководителей Югославии Милован Джилас с изумлением описывал ужин на сталинской даче: «Сталин предложил, чтобы каждый сказал, сколько сейчас градусов ниже нуля, и потом в виде штрафа выпил бы столько стопок водки, на сколько градусов он ошибся… Вдруг пахнуло на меня изоляцией, пустотой и бессмысленностью жизни, которой живет советская верхушка, собравшаяся вокруг своего престарелого вождя…»

Развлекался Сталин так. Наливал в стакан водку или коньяк, подзывал кого-то из приглашенных и заставлял пить до дна. И ни у кого не хватало смелости отказаться… Поздний обед превращался в тяжелую пьянку. Может, вождю нравилось видеть своих соратников пьяненькими и жалкими. А может, он думал, что пьяный человек обязательно выболтает свои потаенные мысли.

Однажды Анастас Иванович Микоян, вынужденный выпить много коньяка, вышел в соседнюю комнату, прилег на диван и уснул. Вернулся в столовую бодрый и свежий. Увидев его таким, Сталин зло произнес:

— Ты что? Хочешь быть всех умнее? Можешь потом сильно пожалеть.

Вождь не терпел, когда кто-то пытался остаться трезвым.

«Берия, Маленков и Микоян сговорились с девушками, которые приносили вино, чтобы те подавали им бутылки от вина, но наливали бы туда воду и слегка закрашивали ее вином или же соками, — вспоминал Хрущев. — Таким образом, в бокалах виднелась жидкость нужного цвета: если белое вино — то белая жидкость, если красное вино — то красная. А это была просто вода, и они пили ее.

Но Щербаков разоблачил их: он налил себе „вина“ из какой-то такой бутылки, попробовал и заорал:

— Да они же пьют не вино!

Сталин взбесился, что его обманывают, и устроил большой скандал Берии, Маленкову и Микояну. Мы все возмущались Щербаковым, потому что не хотели пить вино, а если уж пить, то минимально, чтобы отделаться от Сталина, но не спаивать, не убивать себя. Щербаков тоже страдал от того же. Однако этот злостный подхалим не только сам подхалимничал, а и других толкал к тому же. Кончил он печально.

Берия тогда правильно говорил, что Щербаков умер потому, что страшно много пил. Сталин, правда, говорил другое: что дураком был — стал уже выздоравливать, а потом не послушал предостережения врачей и умер ночью, когда позволил себе излишества с женой. Но мы-то знали, что умер он оттого, что чрезмерно пил в угоду Сталину, а не из-за своей жадности к вину…»

У Александра Сергеевича Щербакова была плохая наследственность. В автобиографии он писал об отце: «Душевно заболел и попал в лечебницу. Причиной болезни являлось также, очевидно, и то обстоятельство, что отец страдал алкоголизмом. Что стало дальше с отцом, я не имею понятия».