Куприн. Возмутитель спокойствия - Виктория Миленко Страница 14

А начиналось все весело, да еще и в «веселом селе» — так переводится с немецкого название Люстдорф. Песчаные пляжи, пряный ветер, томящий зной и южная свобода нравов. Карышевы поселились на даче, где уже жил поэт Александр Митрофанович Федоров, у которого гостил приятель — молодой поэт Иван Алексеевич Бунин. Бунин и рассказал, как они с Куприным познакомились (хотя, конечно, это его версия, к тому же изложенная более чем через полвека).

Это случилось 29 мая 1897 года. С утра лил дождь. Бунин и Федоров скучали. Федоров вяло сообщил, что с Карышевыми приехал писатель Куприн. Бунин вспомнил, что видел эту фамилию в «Русском богатстве», предложил пойти познакомиться. Карышевы сказали, что Куприн купается. В такую-то погоду!

«Мы сбежали к морю и увидали неловко вылезающего из воды невысокого, слегка полного и розового телом человека лет тридцати, стриженного каштановым ежиком, близоруко разглядывающего нас узкими глазами. — “Куприн?” — “Да, а вы?” — Мы назвали себя, и он сразу просиял дружеской улыбкой, энергично пожал наши руки своей небольшой рукой (про которую Чехов сказал мне однажды: “Талантливая рука!”). После знакомства мы сошлись с ним удивительно быстро, — в нем тогда веселости и добродушия было так много, что на всякий вопрос о нем, — кроме того, что касалось его семьи, его детства, — он отвечал с редкой поспешностью и готовностью своей отрывистой скороговоркой: “Откуда я сейчас? Из Киева... Служил в полку возле австрийской границы, потом полк бросил, хотя звание офицера считаю самым высоким... <...> Потом за гроши писал всякие гнусности для одной киевской газетки, ютился в трущобах среди самой последней сволочи... Что я пишу сейчас? Ровно ничего, — ничего не могу придумать, а положение ужасное — посмотрите, например: так разбились штиблеты, что в Одессу не в чем поехать... Слава Богу, что милые Карышевы приютили, а то бы хоть красть...”» ^[48].

Федоров (правда, тоже через много лет) в целом рассказывал то же: «У меня в то время гостил Бунин, как брат. <...> Он (Куприн. — В. М.) недавно перед этим оставил военную службу, путь куда ему открыл кадетский корпус, и, по его рассказам нам, три года постранствовал, был и актером в провинции на пробных ролях, и репортером в провинциальных газетах, но мечтал о серьезной литературе и относился ко всем житейским невзгодам по молодости своей и беспечности весьма юмористически» ^[49].

Так на люсгдорфском берегу возникло трио, довольно долго хранившее добрую дружбу. Наверное, Куприн в этом трио был Портос, Бунин — Д’Артаньян, Федоров, несомненно, Арамис. Он был «по-мушкетерски» красив: аккуратная бородка, усы, томный и озорной взгляд. Эстетствовал. Бунин в те годы — заводной, острый на язык, тонкий, с мягкими, приятными чертами лица, ниточка усов, взгляд с чертовщинкой.

В том, что эти трое быстро подружились, нет ничего удивительного. И юг этому способствовал, и общность интересов. И потом они были ровесники: Бунин и Куприн одного года рождения, Федоров всего на два года старше. Они быстро перешли на «ты». Придумывали друг другу смешные имена и прозвища: Куприн называл Бунина Сережей, Петрушей, Валерием, Сашей, тот Куприна — Васей, Купришкой. Федорова в шутку звали «Федореско». Александр Иванович, возможно, ближе сошелся с Буниным, потому что Федоров был человек семейный, а Бунин в то время свободен как ветер.

Поделившись с новыми приятелями теми деталями своего прошлого, которыми счел нужным поделиться, Куприн, в свою очередь, быстро понял, что Бунин гордится своим дворянским происхождением и тем, что из его рода был Афанасий Бунин, отец поэта Василия Жуковского. Богатством тем не менее знатный отпрыск похвастаться не мог, перебивался случайными заработками. В последнее время жил в Петербурге, до того в Полтаве, а родился в Воронеже. Сразу стало ясно, что Бунин более искушен в литературных делах. Он уже выпустил сборник стихов; совершенно спокойно рассказывал о том, что знаком со Львом Толстым, с Чеховым, что в столице успел завести связи, например, в журнале «Мир Божий», который в некотором роде оппонент «Русского богатства»...

Федоров был скромного происхождения. Родом из Саратова, отец — пастух, рано умер, он остался сиротой, хлебнул лиха, кое-как перебивался, но теперь всего себя посвятил литературе, тоже печатается в «Русском богатстве», уже выпустил в Москве первую книгу стихов, благосклонно встреченную критикой. Куприну пока оставалось молчать. Не мог же он блеснуть «Киевскими типами» в 24 странички! Срочно нужна была книжка посолиднее. На том и расстались до следующего лета.

Однако Люстдорф подарил Куприну еще одно знакомство, ставшее многолетней дружбой. Одесский спортсмен Сергей Уточкин заразил его любовью к норвежскому писателю Кнуту Гамсуну, и под влиянием этой новой страсти Куприн написал повесть «Олеся» (1898) о любви городского образованного человека и полудикой лесной девушки, внучки колдуньи. Вместе с открытием Гамсуна в жизни Куприна началась новая полоса. Отныне он исступленно искал тех же эмоций, что испытал герой гамсуновского романа, лейтенант Глан: один, в лесу, отгородившись от цивилизации. Тем более что это отвечало зову его души, и у него был Стася Нат, который мог ему обеспечить эти эмоции.

Целый год Куприна носило то в Полесье, то на Волынь. А перед Новым, 1898 годом он взял нужный барьер: в Киеве вышла его вторая книжка «Миниатюры (очерки и рассказы)», с нормальным объемом в 292 страницы. Опять же по легенде, тираж оплатила Анна Георгиевна Карышева: втайне от возлюбленного отнесла вырезки из газет с его публикациями в типографию... Эту книжку уже можно было при случае подарить кому нужно. И такой случай представится.

И вот снова Люстдорф. Июнь 1898 года. И снова Бунин, счастливый от общения с Куприным. «Тут живет теперь еще Куприн, очень милый и талантливый человек, — писал он брату Юлию. — Мы купаемся, совершаем прогулки и без конца говорим» ^[50]. О чем говорили, известно: Бунин упрекал Куприна, что тот не пишет систематически, что разменивается на другие занятия, а тот «скулил» (по словам Бунина), что не может придумать сюжет, который мог бы заинтересовать столичного читателя, что он вот хорошо знает только армию, но кому это интересно? Сейчас или народничество или марксизм подавай, а где в армии марксизм и народничество? И то и другое офицер обязан искоренять. А Бунин говорил, что он еще совсем недавно был толстовцем и вообще хорошо знает деревню, но не знает армии, поэтому они сейчас возьмут и напишут о солдате, который на посту вспоминает деревню.

Так родился рассказ «Ночная смена» (1898) о солдате Меркулове, чье обыденное армейское наказание дневальным две талантливые головы превратили в целую философию. Тут и жуткая картина спящей казармы: только что смеявшихся и шутивших людей повалила неведомая сила, что-то бредят во сне... Тут и жуткая мгла, поглотившая ту же казарму, зловещая тишина, в которой бродит полубезумный Меркулов да еще дневальный другой роты, лица которого из-за тьмы не разглядеть. И безысходный хруст масляной краски, которую герой машинально сдирает ногтем со стены. И щемящая грусть о доме, родной деревне, брошенной жене-солдатке: «О-ох, и го-о-орько...»