Воспоминания о Евгении Шварце - Евгений Биневич Страница 14

Женя очень любил мою маму. Ее все любили. А Женя даже говорил, что если бы она была молодой, он развелся бы со мной и женился на ней. Мама была племянницей Микаэла Налбандяна ( 4), а я — внучатой племянницей. Уже в детстве его тянуло к книгам, к знаниям. Чтобы никто ему не мешал, он забирался на высокое дерево и целыми днями сидел на нем, читая. Сверху он спускал веревку, и моя бабушка Гаянэ, в честь которой я и была названа, его сестра, подвязывала ему что-нибудь поесть… Бабушка рассказывала, как его арестовали. Пришли ночью несколько жандармов. Он им говорит: «Вы, ребята, не виноваты, вы выполняете приказ. Мать, ты хранила бутылку шампанского на случай моей свадьбы, давай ее сюда. Справим мою помолвку со смертью».

И тут же они распили эту бутылку, и жандармы выпили. Его мать подавала прошение о свидании, давала кому-то большие взятки, наконец, ей было разрешено забрать то, что осталось от ее сына. Его вывезли из ворот Петропавловской крепости — ходить он уже не мог. Ей велено было отвезти его в город Камышин, где он через год и умер. Ему было всего тридцать семь лет.

Женя очень интересовался судьбой Налбандяна и говорил, что напишет о нем повесть, но так и не написал.]

В конце сезона 1920–1921 года мы отыграли последний спектакль. Все разошлись по домам. Декорации разобрали. И только мы, несколько актрис, задержались, болтая о тряпках. С улицы вошел довольно неопрятный мужчина и спросил, где здесь дирекция. Мы довольно пренебрежительно указали ему вверх. Он поднялся по винтовой лестнице, и через несколько минут оттуда свалился директор нашего театра М. С. Горелик:

— К нам пришел Гумилев ( 5), он хочет, чтобы мы сыграли ему «Гондлу». Собрать труппу было делом не очень сложным, Ростов тогда был не таким уж большим городом. Мы сами поставили декорации и сыграли «Гондлу». В зале было всего два зрителя — Гумилев и Горелик.

Кажется, Гумилев говорил, что узнал о нашем театре из статьи Мариэтты Шагинян ( 6). Постановка ему понравилась, и после окончания спектакля он сказал:

— Спасибо, ребята. Такой театр надо перевозить в Петроград.

Потом он поднялся на сцену и поцеловал Антона в губы, а мне — руку. Никто не придал серьезного значения словам Гумилева, думали, что это просто ритуал вежливости. Но через несколько месяцев пришел вызов. Нас делали Литературным театром при петроградском Доме писателей. Мы погрузили все свои пожитки и декорации в теплушки и отправились в далекий Питер.

Кажется, Горелик выехал раньше нас, на разведку. В Москве он залез к нам в вагон и сказал, что Гумилев расстрелян по Таганцевскому заговору ( 7), но что в Петрограде он все устроил, и мы едем дальше.

Другое время — 1921 год. 5 октября во второй половине дня мы приехали в Петроград. Около 4 часов. Нам отвели общежитие — большую комнату на втором этаже дома на углу Невского и Владимирского ( 8). Кровати стояли вдоль двух стен. Посредине был проход. Он назывался Бродвеем. Время было голодное, и Рафа Холодов кричал: «Ну, кто бросит на Бродвей». Тогда то один, то другой бросали — кто пряник, кто сухарь, кто что. И они с Шварцем ловили и ели.

Из Ростова все привезли по довольно порядочному бидону с подсолнечным маслом. Каждый день устанавливались дежурства. Приходилось на всех чистить картошку — ведра два — и жарить ее на этом масле. Это была наша основная пища. Посредине комнаты стоял большой стол под белой скатертью, а на нем стоял графин с замерзшей водой. Было ужасно холодно. Ложились спать мы с горячим утюгом, и все равно мерзли…

А в первый же день, как приехали, мы с Женей пошли на «Маскарад» в Акдраму. Я пошла со служебного входа. Ко мне вышел режиссер Панчин ( 9). Я стала просить:

— Мы только что приехали из Ростова с театром, будем теперь здесь работать…

— Ты одна, — спросил он.

— Нет, с мужем.

— Ну, давайте, — и он нас повел в директорскую ложу.

В подобных ситуациях всегда действовала я, а Женя тихонько стоял где-нибудь в сторонке. Он стеснялся…

Примерно через месяц-полтора после нашего приезда мы начали свой первый и последний сезон в Петрограде. Помещение нам предоставили на Владимировском, в доме 12. Там, где теперь театр Ленсовета. Открылся театр «Гондлой» или «Пателеном» — не помню точно ( 10).

Несколько раз сыграли «Гондлу», «Адвоката Пателена», «Гибель „Надежды“» ( 11). Провели несколько репетиций аристофановской комедии «Киклоп» ( 12) с Евгением Львовичем в заглавной роли, режиссер — С. Э. Радлов ( 13), художница — Е. П. Якунина ( 14)… Но в театре было не топлено, посещался он плохо, репертуар наш не поощрялся репертуарным комитетом, и театр наш закрыли в конце сезона. Актеры разъехались кто куда. А мы с Женей остались в Петрограде.

Из общежития нас попросили, и мы начали искать, где бы устроиться. Соседский дворник сказал нам, что во дворе его дома пустует несколько комнат. Мы выбрали квартирку с двумя небольшими комнатами, а пока шел ремонт, жили в комнате этажом выше.

И еще одна последняя актерская страничка в жизни Евгения Шварца. Это был театр почти балаганного типа, на Загородном проспекте, в здании бывших Семеновских казарм. По вечерам рассаживался небольшой духовой оркестр, зазывал публику. Руководил этим театром И. Н. Кролль ( 15). В первом отделении мы со Шварцем играли скетч «Рыжая». Я — рыжая, меня надо ревновать и убить. Шварц — ревнивец и убийца. Не помню фамилии автора, но «Рыжую» смотрели, ужасались, хлопали. Мы проиграли ее все лето. Получали за вечер два миллиона рублей и могли купить три-четыре бутерброда из черного хлеба с селедкой. Во втором отделении эстрадные знаменитости — Михаил Савояров, Иван Степанович Гурко, Алексей Матов, знаменитая тетя Катя Лебедева. Они имели большой успех. Третье отделение — гвоздь программы — комический хор тети Моти. Помню, выходная песенка начиналась словами: «Семейством тетя Мотя приехала сюда». Евгений Шварц изображал в хоре пьяненького птичника, одетый в какое-то тряпье, он был обвешан клетками с птицами, держал в руках зерно и сыпал мимо. Он был уморительно смешон. Все знакомые смотрели по нескольку раз и умирали со смеху. Эта роль и была последней ролью Евгения Львовича. Старый птичник в комическом хоре.

Денег не было. И по ночам Женя частенько ходил разгружать вагоны. На Пасху приехала мама. Привезла мешочек муки, кое-что из мебели, помогла с деньгами. Жить стало немного легче.

[Потом я показалась в роли Лизы — «Горе от ума» — в театре Новой драмы и была принята на первые роли. Здесь я играла в «Необыкновенных приключениях Гофмана» ( 16) его любовницу. Ставил спектакль К. Державин. Но особый успех выпал на спектакль «Падение Елены Лей» Адриана Пиотровского, где я играла заглавную роль. Достать билеты на этот спектакль было невозможно, у нас бывали все театральные величины Петрограда. На каждый спектакль приходил Женя, в это время он был очень дружен с артисткой нашего театра Наташей Болотовой.