Перикл - Анатолий Домбровский Страница 14

Штурм начался через пятнадцать дней и длился всего один день — халкидяне защищались плохо и число защитников оказалось немногочисленным. Так что потерь со стороны афинян было так мало, что это не озлобило их и не побудило к ответной мести. Штурмующие к вечеру перебрались через стены, открыли городские ворота, и армия афинян вошла в Халкиду, не встречая сопротивления. Вопреки приказаниям Перикла были всё же грабежи — победители набрасывались главным образом на винные погреба и склады продовольствия, но порядок вскоре был восстановлен, часть войска уведена в казармы и палестры, другая часть возвращена на суда. Отряд Сократа остался в городе, ему была поручена охрана центральной площади, где уже на другой день после падения Халкиды было созвано Народное собрание, на котором выступил с речью Перикл. Высокий помост, с которого он говорил, был окружён сотней телохранителей, чего никогда не случалось в Афинах, хотя Совет Пятисот несколько раз выносил на заседание Экклесии решение о назначении Периклу вооружённой охраны. Экклесия утверждала эти решения, но Перикл отказывался от какой-либо охраны иод тем предлогом, что всякий вооружённый отряд, находящийся постоянно под началом стратега в мирное время, может быть использован — при злом умысле стратега — для государственного переворота и установления тирании.

Теперь же Перикл выступал в окружении афинских гоплитов, сам был опоясан ремнями с мечом, в латах и в шлеме. От всего этого, наверное, его речь была жёсткой и даже грозной. Он сказал, что отныне из Халкиды удаляются все олигархи, все владельцы богатых поместий, которые задумали и осуществили заговор против Делосского союза и Афин, что всё их имущество будет частью конфисковано (деньги и драгоценности) в пользу делосской казны, частью (строения и имущество) переданы афинским переселенцам. Он провозгласил восстановление в Халкиде демократического правления и предложил Народному собранию проголосовать за возвращение Эвбеи в Делосский союз. Собрание тут же приняло требование Перикла.

— Все жители Гестиеи, захватившие афинские корабли во время бунта и убившие всех находившихся на них афинян, будут навсегда изгнаны из города, а в городе поселятся афиняне, — объявил он. — Что же касается Халкиды, то вот какое решение я предложу принять афинской Экклесии. — Далее он прочёл по табличке: — Я не изгоню халкидян из Халкиды и не разорю их город и честного человека без суда и постановления народа афинского не стану лишать гражданских прав, не накажу изгнанием, не арестую, не убью, не отниму ни у кого денег, не поставлю без предуведомления на обсуждение приговор как против общины, так и против какого-либо частного лида. Это я буду соблюдать по отношению к халкидянам, если они будут повиноваться народу афинскому. Вам же, халкидяне, я предлагаю принести сегодня присягу по следующим пунктам. — Перикл взял другую табличку и прочёл в наступившей глубокой тишине: — Я не изменю народу афинскому ни хитростями, ни какими-нибудь происками, ни словом, ни делом и не послушаюсь того, кто задумает изменить. И если кто-нибудь изменит, я сообщу афинянам. И подать я буду вносить афинянам такую, какую выхлопочу от них. И союзником я буду, насколько могу, лучшим и добросовестным. И народу афинскому стану помогать и содействовать, если кто-нибудь нанесёт ему обиду, и буду повиноваться ему. — Последние слова Перикл произнёс особенно громко и чётко, а потом с ещё большим напряжением повторил их: — И буду повиноваться ему!

Народное собрание молчало, не зная, следует ли сразу голосовать за принятие этой суровой клятвы, или Перикл что-то ещё добавит к ней.

Перикл передал эпистату табличку с текстом присяги и продолжил уже не так громко и грозно:

— Пусть эту присягу принесут все совершеннолетние халкидяне. Если же кто не даст присяги, да будет тот лишён гражданской чести, имущество его будет конфисковано и десятая часть его сделается собственностью Зевса Олимпийского. О наказаниях пусть халкидяне решают в Халкиде по собственному усмотрению, как афиняне в Афинах, за исключением изгнания, смертной казни и лишения гражданской чести. По этим делам пусть им даётся право апелляции в Афины, к народному суду, гелиэе. Так-то, граждане Халкиды. Об охране же Эвбеи, — сказал в заключение Перикл, — пусть заботятся ваши стратеги, чтобы было как можно лучше для афинян. Мы же пока оставим здесь свой гарнизон, который вы станете содержать.

Уже к вечеру Сократ узнал, что его отряд остаётся в Халкиде для гарнизонной службы.

Он решил тотчас же поговорить с Периклом, но не смог повидать его: в дом, в котором остановился Перикл, охрана не впустила его, заявив, что Перикл устал и приказал до утра никого к нему не пропускать.

— Он разрушил все мои планы, — пожаловался Сократ Критону. — Гарнизонная служба может продлиться и год и два, а я пообещал Мирто, что женюсь на ней до наступления осенних холодов.

— Чем осенние холода могут повредить твоей женитьбе? — ответил шуткой на его жалобу Критон. — Холод, как известно, вынуждает нас ещё теснее прижиматься к тёплому женскому телу.

Сократ, казалось, пропустил слова Критона мимо ушей и продолжал:

— К тому же он обещал, что пойдёт вместе со мной к юной гетере Аспасии, которую ты видел у Феодоты.

— А это тебе зачем? — удивился Критон. — Зачем вести к гетере, которая тебе нравится, ещё кого-то из друзей?

— Ты бесчувственный человек, — заключил Сократ. — В холод мои члены становятся вялыми и малоподвижными, в холод я испытываю лишь одно желание — выпить как можно больше согревающего вина. Это во-первых. Во-вторых, я намерен спасти Перикла от душевного ожесточения. Ты слышал, что он говорил сегодня перед халкидянами: он сказал, что превращает их в послушных рабов афинян и что каждый халкидянин должен доносить на другого халкидянина, если тот замыслит что-либо против Афин, отныне афиняне по своему произволу будут решать, подлежит ли халкидянин за свои действия изгнанию, смертной казни или лишению гражданской чести, что хуже изгнания и смертной казни... Теперь я спрошу тебя, Критон, за что Перикл так унизил халкидян? И отвечу: за то, что они отказались вносить форос в делосскую казну, откуда Афины черпали деньги для войны с персами, защищая всех своих союзников. Но войны с персами давно нет, они не нападают ни на Афины, ни на союзные города, которые почему-то продолжают вносить деньги в делосскую казну.

— Остановись, — попросил Сократа Критон. — Твои слова, думаю, очень не понравились бы Периклу. А если ты произнесёшь их перед халкидянами, Перикл прикажет казнить тебя — ведь здесь идёт война и ты всего лишь солдат.

— Вот! — поднял указательный палец Сократ. — Ты сам подтвердил, что Перикл ожесточился душой и что он сможет казнить даже меня, своего друга.

— Я думаю... — Критон хотел сказать, что Сократ слишком много мнит о себе, называясь другом Перикла, но Сократ не дал ему договорить.

— Молчи! — потребовал Сократ. — И вникни в суть моего замысла: я хочу, чтобы Перикл влюбился, чтобы сердце его расцвело от этого сладкого чувства, чтобы он понял, как дороги могут быть друг другу люди и как может быть ужасна потеря, когда они лишатся друг друга, как много в жизни иного смысла, кроме того, что содержит в себе власть и подчинение, как много счастья в разделённой любви, а не только в победе и как нужно беречь всех, кто живёт одновременно и рядом с тобой, не только для них беречь, для их благополучия, и не столько для них, но и для себя. Для себя — прежде всего. Тогда многое изменится в Афинах и во всём мире, Критон.