Шкура дьявола - Алексей Шерстобитов Страница 14

– Когда идешь умирать, совсем не думаешь об этом, даже когда сраться в штаны начинаешь. Только боишься, перебарываешь и увлекаясь опять забываешься. А веру в свою неуязвимость теряешь, когда патроны на исходе, даже разрывы падающих выстрелов от гранатометов бахают сильнее. Одно могу сказать – в смерти красивого ничего нет, и все эти слова и мемориалы…, мать вашу…, просто каждый выбирая свою дорогу и обязан не только знать, но и понимать, чем она может закончится…, хотя о последнем обычно…, пидоры…, предупреждают, но убедить забывают… – Авторитет этого человека был для нас непререкаем, особенно в этой области, многие задумавшись, вскоре разошлись.

Прежние же, кто начинал разговор, постепенно перешептываясь, пытались придти, хоть к чему-то. Я достал книгу Урланиса, недавно взятую в библиотеке «История военных потерь», привел несколько цифр, некоторые из которых поражали, но в основном говорили о том, что чем технологичнее вооружение армии, чем совершеннее техника и ресурсы государства материальные и людские, тем меньше нравственность в уничтожении друг друга и больше наносимый урон врагу…, хотя кто знает враг ли он, который соответственно тоже, дремать не собирается. А если еще представить что грядут военные конфликты, состоящие из точечных ударов и ковровых бомбометаний, где никакой избирательности и милосердия нет, то совсем грустно становится. Хотя наверное главное, чтобы свой народ убивать никто не начал…

– Окружить и уничтожить; расчленить и уничтожить каждую часть разъединенной группировки противника; заманить на минное поле; сконцентрированным огнем уничтожить головную машину, затем замыкающую, и после методично уничтожать живую силу и технику – куда не сунься, везде уничтожать!!!.. – Проснувшийся и припершийся большеголовый «Бах», отпил из предложенной кружки и с полуприщуром не привыкших к свету глаз попытался подытожить:

– А че вас, парни, не устраивает, жалость что ли проявляется к непримиримому врагу…, так пойду завтра к замполиту, он быстро нюни подотрет! А уставы, господа офицеры, кровью пишутся и призваны уменьшить ошибки и потери, приведя нашу доблестную… к победе… – Тут я уже не стерпел:

– Да неужели ты думаешь, что кровью они пишутся только у нас, или кровь наша особенная?!

– Ты че, Шерстобитов, забыл кто ты? Ты же комсомолец, а я коммунист! И мысль твоя совершенно правильная – кровь у нас особенная – русская…

– «Бах», ты часом не в замполиты собрался, или забыл сколько этой «особенной» поля поливали?… Мы вообще сейчас не о том… Ты вот, скажем, прямо сейчас умереть готов?… – Он застыл, как будто перестал слышать, набрал полную грудь воздуха, и выдохнул:

– С одной стороны…, вроде готов, а с другой…, блииин…, че-то пожить хочется, да мне кажется вот так неожиданно никто не готов…, правда коммунист всегда обязан быть готов…, а ты это к чему?

– Да к тому, что все сдохнем, рано или поздно, но в отличии от других, мы, друг мой, должны стать профессионалами умерщвления и умирания, причем и того, и другого в любую минуту и по приказу, а ты говоришь: не готов! Мы кажется все не понимаем, что обязаны уметь, к чему и должны готовиться!.. – Бах чесал отлежанную щеку, совершенно точно понимая о чем речь и именно поэтому ответа не имел, по одной причине: он был не просто не готов расстаться с жизнью, но даже вообще серьезно об этом никогда не задумывался.

Я же пришел, уже засыпая, к неутешительному выводу, что даже мы с Виталькой, знавшие не понаслышке от своих отцов, а они кое-где пороху понюхали и кое-что порассказали, да и жизнь в военных гарнизонах тоже кое-какое понятие дает, подошли к поступлению в военное училище не совсем понимая смысл того, что это с самого первого шага есть САМОПОЖЕРТВОВАНИЕ, странным образом совмещенное с постепенно прививаемым умением и пониманием необходимости убийства, причем эти грани необходимого, зачастую, определяются не тобой, а командованием, ты же как хочешь жертвуя своими подчиненными, стараясь уменьшать потери, уничтожаешь других, якобы защищая третьих.

Зачастую понятие Родина пытаются сравнять с понятием тиран или небольшое общество, владеющее властью над остальными, а ведь даже церковь, говоря, что власть от Бога, подразумевая именно «власть», а не человека ею пользующегося, допускает борьбу с этим самым тираном и даже с оружием в руках, причем, начиная еще с периода феодальной раздробленности… И так – смерть…

Вопрос этот, а точнее эти вопросы, настолько захватили наше сознание, что почти все занятия следующей недели начинались с озвучивания их преподавателям, чем вводили далеко неглупых и опытных людей в некоторую растерянность. По всей видимости тема была признана важной и через месяц были прочитаны лекции, в том числе и каким-то заезжим московским ученым, вызвавшими, кстати, кроме интереса и бурную подготовку материальной части, как перед любой комиссией.

Так вот, все они говорили о имевшей место, и кое кому нравившейся, версии выживания человечества, по которой полезно иногда оздоравливать прививками войн мир, о перенаселенности, приводили разные цифры, скажем населенности Европы в 12 веке всего тремя миллионами человек и так далее, а сегодня в сотни раз больше, чем нас совсем не удивили, ибо мы тоже подготовились.

Все эти слова имели целью, убедить в редкой возможности огромного количества жертв, но разумеется не за счет населения СССР, и не стараниями его, но империалистических стран, прямо таки нацеленных на уничтожение себе подобных, во что верилось и что давало свои плоды.

Добивали специально привезенные фильмы, оставляющие все что угодно, кроме понимания, как люди такое могут делать?

Постепенно осознание неизбежности смерти приходило, в конце концов нет ни одного писателя, который не упоминал бы о ней, нет ни одного человека, который в свое время с ней бы не сталкивался еще при жизни, я уже молчу о периодической печати с новостями из-за рубежа и некрологами. Добавляли перца всякого рода армейские учения с употреблением как холостых, так и боевых патронов, отмечались в лучшую стороны те лица и подразделения, которые подходили с осознанием и пониманием сохранения своих подчиненных и уничтожения чужих. Многое под час очень походило на настоящее, особенно убеждали взрывная волна и оглушающие ушные перепонки взрывы, мало того, обдающие жаром и грязью. Многое помогали уяснять и хлорпикриновые камеры, где не очень подогнанный противогаз или отсоединенный шланг от его фильтра, напоминали, что человек смертен.

Даже если у тебя самого все было нормально, рядом обязательно находился разгильдяй надышавшийся газом и уже через минуту облевавшись, кашляя, совершенно без сил, со слезящимися глазами и вывороченными от распухания на изнанку веками и губами, лишний раз подтверждающий не защищенность нашего тела от, все более интенсивно придумываемых, средств уничтожения людей, пусть и противников.

Их относили в санчасть, хотя большинство все же не успевали хапнуть серьезной дозы, да и газ то так себе – ни одного смертельного случая.

Одновременно прививались чувства локтя, ответственность за принятие решения, от чего могла зависеть жизни многих, в том числе и твоя, и товарища. Постепенно отодвигалась та грань, которая и отличает человека не задумывающегося о смерти, не важно своей или чужой, понимающего и знающего о ней многое, а прежде всего то, что ты находишься зачастую в ее власти, с одной стороны избегая, а с другой пользуясь ей, как механизмом решения поставленных перед тобой задач, а может и спасения собственной шкуры.