Империя. Роман об имперском Риме - Стивен Сейлор Страница 14

– Именно это я и имею в виду. Обычай п-п-помещать фасинум под триумфальную колесницу был заведен весталкой, которая особенно почитала Фасцина, а звали ее… Пинарией! Нет сомнений, она была из вашего рода. Эта Пинария служила под началом вирго максима Фослии в те дни, когда город взяли галлы, – около четырехсот лет тому назад. Такие амулеты, как ваш фасинум, встречались нечасто; строго говоря, я нашел всего одно упоминание о подобном, восходящее к эпохе Пинарии. Теперь слушайте внимательно, потому что дальше сюжет запутывается – особенно если выпить столько вина, как я! Благодаря исчерпывающей истории Рима в изложении Фабия Пиктора, который уделил особое внимание деяниям родного семейства, Фабиев, – полагаю, вы и его не читали? – я обнаружил упоминание о золотом фасинуме, который носил некий Кезон Фабий Дорсон. Сам он являлся приемным сыном знаменитого воина Гая Фабия Дорсона, который, когда галлы заняли город, очутился в капкане на Капитолийском холме вместе… с весталкой Пинарией! Они провели там около девяти месяцев. Почти сразу после освобождения Гай Фабий Дорсон усыновил младенца неустановленного происхождения, которого назвал Кезоном. С учетом обстоятельств нетрудно представить, что мальчик был плодом любви весталки Пинарии и Гая Фабия Дорсона, а золотой фасинум, который носил Кезон, подарила ему мать: та самая женщина, которая завела обычай класть амулет под триумфальную колесницу. – Клавдий откинулся назад и, довольный собой, привалился к стене, сделав знак девице, чтобы принесла еще вина.

Пинарий-старший нахмурился:

– Во-первых, сама мысль о весталке, которая тайно и преступно вынашивает дитя, омерзительна любому приличному человеку…

– Но вряд ли подобная ситуация нова, – возразил Клавдий. – Уверяю тебя, что история весталок полна неблагоразумных поступков: иные деяния предавались гласности и карались, но многие остались тайными. Отсюда старая шутка: покажи мне весталку-девственницу, и я покажу тебе весталку безобразную.

Однако отцу Луция было не до смеха.

– Пусть так. Но даже если принять, что Кезон Фабий Дорсон был незаконным ребенком весталки Пинарии и именно она дала ему золотой фасинум, я не пойму, какое отношение это имеет к амулету, доставшемуся мне от отца, а от меня перешедшему к Луцию?

Клавдий уставился на него в хмельном недоумении:

– Эх, Пинарии! Что же вы за п-п-патриции, если не знаете всех корней, ветвей и веточек собственного родового древа? Вы прямые потомки Кезона Фабия Дорсона! Неужели вы не слыхали о Фабии, вашей многажды прапрабабке времен Сципиона Африканского? О да, я уверен в родстве, у меня в библиотеке есть генеалогическое подтверждение. А потому мы вправе сделать вывод, что фасинум, который ты носишь, Луций, – древняя вещица, передающаяся из поколения в поколение, – тот самый амулет, что носил твой пращур Кезон Фабий Дорсон, рожденный, как я заключаю, весталкой Пинарией. А от кого он достался ей? Кто знает! Талисман может быть много-много старше. Этот кусочек золота почти наверняка является самым древним образчиком фасинума, какой я видел. Рискну даже предположить, что это и есть фасинум как таковой, то есть исходный предмет, прототип, который предшествовал даже амулетам весталок. Возможно, его создал сам бог Фасцин или его первые почитатели, Пинарии, которые также заложили и обслуживали Великий алтарь Геркулеса задолго до основания Рима.

Клавдий округлил глаза, утомленный собственной эрудицией. От долгих речей у него пересохло во рту; он осушил чашу и потребовал еще.

– Род Пинариев очень древний, даже древнее нашего. Мой предок, сабинянский полководец Аппий Клавдий, прибыл в Рим сравнительно поздно, в первые годы республики. Но вы, Пинарии, были здесь до нее, до царей и даже до самого города – еще в ту эпоху, когда по земле ходили полубоги, подобные Геркулесу. И «безделушка» у тебя на шее, дражайший Луций, служит звеном, которое напрямую связывает тебя с глубокой древностью.

Луций взглянул на фасинум, будучи должным образом впечатлен, хотя все еще чуть сомневаясь.

– Но, Клавдий, мы даже не знаем точно, фасинум ли это.

– Луций, Луций! У меня чутье на такие вещи, а оно никогда не подводит.

– В том и состоит историческая наука? – спросил Луций. – Рыться в старых списках и обрывках пергамента, составлять генеалогические древа, связывать случайные факты и перескакивать к выводам, опираясь на догадки, чутье и желаемое, выданное за действительное?

– Совершенно верно! Ты уловил самую суть! – пьяно рассмеялся Клавдий.

Луций ни разу не видел его в таком подпитии и настолько расслабленным. Он вдруг осознал, что с момента прибытия в таверну Клавдий заикался считаные разы.

– Конечно, Луций, история, в отличие от предсказаний, наука неточная, потому что имеет дело с прошлым, которое кануло навсегда, и его не в силах изменить ни боги, ни люди. Но пророчества относятся к настоящему и будущему, воле богов, которую еще предстоит раскрыть. Их можно назвать точной наукой – при условии, что прорицатель обладает достаточными познаниями и навыками. – Клавдий глянул на вход и вздрогнул. Он сел прямо, глаза у него расширились. – Прямо гонец из пьесы, который является в нужный момент!

Пришел Эфранор. Шагнув из ясного дня в темное помещение, он не увидел их, пока Клавдий не помахал и не крикнул:

– Ищешь меня, Эфранор?

– Правду сказать – нет. Я только что прибыл в город, и мне нужно выпить.

– Тогда присоединяйся к нам. – Клавдий подвинулся и похлопал по скамье.

Эфранор сел и поморщился.

– Долго пробыл в седле, – пояснил он. – Мне лучше бы постоять, но я слишком устал. – Его плащ и туника изрядно запылились.

– Какие н-новости, Эфранор?

– Во имя любви Венеры, позволь сначала выпить! – Эфранор кликнул служанку и стремительно осушил две чаши подряд. Он мутным взглядом уставился на Луция и его отца. Судя по виду, говорить ему не хотелось.

– Давай же, Эфранор, – поторопил Клавдий. – Излагай свободно. Ты наверняка помнишь Луция Пинария, а рядом – его отец.

Эфранор надолго смежил веки, затем произнес почти шепотом:

– Я прибыл первым, и в Риме еще не знают. Император мертв.

– Нумины [10]яйца! – выдохнул Клавдий. – Теперь нам всем надо выпить! – Он махнул служанке. – Когда, Эфранор?

– Пять дней назад.

Клавдий и Луций переглянулись. Август умер ровно через сто дней после удара молнии.

– Где?

– В Ноле.

– Чуть восточнее Везувия. Почему новости шли так д-д-долго?

– Тиберий приказал обождать.

– Но почему?

– Я могу рассказать лишь о том, как развивались события, – буркнул Эфранор. – Август скончался. Тиберий строго-настрого запретил оповещать всех без его дозволения. Вскоре прибыл гонец с известием, что молодой Агриппа мертв…