Имя кровью. Тайна смерти Караваджо - Мэтт Риз Страница 14

– Продолжайте, – Шипионе откинулся на спинку.

Караваджо почувствовал, что в комнате как будто сгустился воздух. Просперо это тоже заметил. На лице его застыло сдержанное напряжение.

– Я только что из дворца Колонна, – объявил Шипионе. – Вас в этой семье любят.

– Маркиза Караваджо принадлежит к этому семейству, ваше высокопреосвященство. Мой дед состоял у нее на службе. В мои юные годы маркиза проявила ко мне необычайное милосердие. Я навсегда у нее в долгу.

– Сейчас она в Риме.

– Неужели?!

Караваджо почувствовал, как щеки коснулся холодок. О, сколько воспоминаний всколыхнуло в нем имя маркизы! Но давать волю чувствам не следовало – это могло бы испортить работу. Он глубоко вздохнул и продолжил свой труд. Волоски кисти ритмично касались холста: художник работал над оттенками алой накидки на папской груди.

– Когда я вошел, вы, маэстро, были за занавесью, а теперь отдернули ее, – Шипионе говорил спокойно и уверенно.

– В деталях я предпочитаю полагаться только на свой глаз, ваше высокопреосвященство.

– Стало быть, за занавесью у вас – камера-обскура?

– Я пользуюсь занавеской и вогнутым зеркалом, а иногда еще линзой, прикрепленной к дыре в занавеси. Только и всего, ваше высокопреосвященство. Одни называют ее камерой-обскурой, другие – безделицей, какую можно встретить в спальне любой дамы.

– Стало быть, люди придают этому слишком большое значение?

– Это всего лишь помощь глазу.

И вновь тишина, прерываемая только шорохом кисти.

В галерее этого дворца, – сказал Шипионе, – предыдущие папы на портретах выглядят как боги. Может быть, они и обладали властью богов, но не их бессмертием. В идеале мы должны были бы понять по их лицам, какую именно жизнь они вели. Однако художники всегда делают из папы святого. Что ж, наверное, некоторые из них и были святыми – но уж точно не все.

Произнося слово «святой», Шипионе прикрыл глаза; по телу его пробежала дрожь. «Как будто нашептывает любовнице возбуждающие непристойности», – подумал Караваджо. Он окунул кисть в светло-розовую краску, чтобы подчеркнуть блики на накидке. Просперо подмигнул ему.

– Будет очень хорошо, если портрет моего дяди положит начало иному взгляду на папу, – Шипионе растопырил пальцы и осмотрел свои ногти. – Мы, Боргезе, не похожи на древние римские семьи, представители которых обычно занимают трон святого Петра. Возьмем, к примеру, семейство Колонна. Они ведут род от Юлия Цезаря, который, как известно, происходит от самой богини Венеры. А вот Его Святейшество, мой дядя, – сын писаря из Сиены. Разве это делает его менее достойным святости сана?

– Боже упаси.

– Или связанной с ним власти? – Шипионе понизил голос. Он встал, прошел к двери и от самого порога обернулся. – Маэстро Рафаэль написал бы лицо, а облачение поручил бы кому-нибудь из учеников.

– Разумеется, ваше высокопреосвященство.

– На Рафаэля смотрят как на божество – непогрешимое и совершенное.

– Да, это так.

– Но вы не бог. Вы художник и потому всю работу делаете сами.

– Драпировка или ваза с фруктами требуют не меньше мастерства, чем лицо, ваше высокопреосвященство.

– Теперь понятно, почему я выбрал именно вас, чтобы написать портрет сына сиенского писаря? – кардинал-племянник не стал ждать ответа и тенью выскользнул в коридор.

Дверь за ним закрылась. Караваджо уронил палитру на стол с красками. Конечно, приятно было услышать от Шипионе, что тот выбрал его не случайно. «Но еще ни от одной похвалы я не чувствовал себя настолько оплеванным. Трясусь, как девушка, которая знает, что комплименты ее фигуре – лишь прелюдия к изнасилованию».

– Можешь разоблачаться, дорогое святейшество, – сказал он Просперо. – Что-то не работается мне больше.

Просперо снял пурпурную шапку и стянул с шеи распятие.

– Сильные мира сего всегда наводят на меня страх, – он указал на дверь, через которую только что вышел Шипионе. – Но в этом типе есть что-то особенно пугающее.

– Он только что признался, что не святой. А ты ведь знаешь, как ведут себя люди, когда забывают о святости в своей душе.

– Да, знаю. Кстати, сегодня вечером – борьба. Там со святыми беда, зато повеселимся на славу. Я как раз не прочь поглядеть на драку.

– Где это?

– На площади перед палаццо Колонна.

Колонна. Караваджо вздрогнул, словно вдруг вспомнив давно забытый сон. Он схватил папское распятие и приложился к нему губами.

– А пошли. Уж сегодня-то я точно поставлю на победителя.

* * *

Костанца Колонна, прикусив нижнюю губу, теребила красный кружевной манжет своего черного платья. Затаив дыхание, она переступила порог зала. Нечто подобное она испытывала при каждом возвращении в Рим – туда, где выросла, в дворцовый уют родного дома. Семейство Колонна вело свой род от Энея – героя Троянской войны, потомки которого основали Вечный город, – и все еще сохраняло здесь могущество; они щеголяли в куньих мехах и пили из отделанных драгоценными камнями кубков. В других местах – в Милане, Флоренции или Неаполе – Костанца привыкла пользоваться всеобщим уважением. Пятидесятипятилетняя вдова Сфорца, мать шестерых благородных сыновей, наследница значительного состояния и вдобавок маркиза города Караваджо. Но под ледяными взглядами родни она снова превращалась в тринадцатилетнюю девочку, которая в смятении металась по коридорам дворца, узнав, что отец решил выдать ее замуж за угрюмого юношу из далекой провинции.

Брат Костанцы, кардинал Асканио, хлопнул в ладоши, приветствуя сестру. Она взяла его под руку, и вместе они вышли на балкон над площадью Святых Апостолов.

Площадь была забита народом, явившимся поглазеть на поединок. Смеркалось, и факелы, пылающие над ареной, бросали на ревущую толпу мерцающие блики, подобно тому, как судовой фонарь выхватывает из мрака волны, набегающие на стоящий на якоре корабль. Костанца всматривалась в лица собравшихся внизу людей. Может, и Микеле придет?

Пальцы Асканио крепко сжали ее локоть. Костанца прочитала в его глазах хорошо знакомый холодный расчет – так же глядел их отец. Чувство обиды до сих пор не давало ей покоя, и она частично перенесла его на брата, как будто это он выдал ее замуж, не спросив согласия. Вместе с тем в душе по-прежнему жили любовь и тоска по отцу, этому великому человеку, покинувшему мир почти тридцать лет назад. Костанца теснее прижалась к брату.

– У твоего художника новый заказ, – сказал Асканио. – Пишет портрет Его Святейшества.

При виде борцов, вышедших на арену с поднятыми в приветствии руками, толпа заревела. Натертые маслом мускулы переливались и играли в мерцающем свете факелов.

– Этот заказ может оказаться важным для нас, – Асканио пренебрежительно поджал губы. – Для Фабрицио.