Восток - Запад. Звезды политического сыска. Истории, судьбы, версии - Эдуард Макаревич Страница 14

Бенкендорф не строил иллюзий в отношении тех людей, которых потом, спустя десятилетия, назовут интеллигенцией. И смотрел на них глазами своего ведомства. Картина была далеко не святочной.

Вольнодумец Чаадаев, благодаря усилиям Третьего отделения объявленный сумасшедшим, соглашается с этим. Утверждает, что никак не предполагал, будто его философическое письмо на страницах «Телескопа» могла пропустить цензура. И что его чуть ли не бес попутал, когда он давал согласие редактору напечатать оное в журнале. Чаадаев объявил, что статья напечатана вопреки его желанию. А Бенкендорф знал: его упрашивали не печатать, а он не соглашался.

Большим путаником оказался Петр Яковлевич, думал Бенкендорф. Это Чаадаев, о котором говорили «человек благородных свойств и высокого духа». А духа не везде хватало. Самолюбив, тщеславен и с обществом, где всегда в обожании, расставаться не хочет. Соперничает здесь с Вигелем за звание властителя дум.

Да, с Вигелем, чиновником из министерства просвещения, они разделяли в Москве интеллектуальную вершину, но никак не соглашались с этим разделом. Вигель страшно завидовал Чаадаеву и видел в нем того, кто мешал ему в борьбе за пьедестал первенства в московских салонах. Бенкендорф знал, как переживал Петр Яковлевич, когда являлся к Дмитриеву и видел там уже Вигеля на диване, на почетном месте. С досады Петр Яковлевич садился на дальний стул и страдал целый вечер... Эх, вот оно, тщеславие интеллектуалов! Чего ради него не выкинешь.

И выкидывали. Сколько их из дворянско-интеллигентского круга, из светского общества, из журналистов оказывали услуги Третьему отделению! Многие бескорыстно. В литературном мире знали, что издатели газеты «Северная пчела» Николай Греч и Фаддей Булгарин сотрудничали со службой Бенкендорфа. А началось с того, что Александр Христофорович, прочитав книгу маркиза де Кюстина о путешествии по николаевской России, сделал однозначный вывод: клевета. Но общество бурлило — пересказывали, обсуждали, возмущались, соглашались. Зная это, Бенкендорф задумал тогда акцию противоположного свойства — издать книгу-опровержение. Служба начала искать автора. Поизучав возможных кандидатов, остановились на Грече. И он согласился. Потом даже проболтался, что опровержение готовилось по заказу правительства. Как ни сладко слыть независимым от власти, а близость к ней дает куда больше выгод — неважно, что не вечных.

А услужливый Фаддей Булгарин? Он с некоторых пор доверием у Бенкендорфа не пользовался. Настырная, пакостная душа. Проверили один из доносов на издателя «Отечественных записок» А. Краевского — конкурента булгаринского в издательском деле. Нечист оказался на перо Фаддей Венедиктович. Специалисты из Третьего отделения узрели, что документ Булгарина построен на недобросовестно подобранных цитатах, и ткнули нелицеприятным выводом: «Г-н Булгарин хорошо знает, что нет книги в свете, не исключая и самого Евангелия, из которых нельзя было бы извлечь отдельных фраз и мыслей, которые отдельно должны казаться предосудительными». Неплохие все же профессионалы трудились в Третьем отделении — через столетия смотрели. Но и о днях текущих пеклись: мало ли что нечистоплотен Булгарин, зато, если на него нажать, — на все согласен.

Разные они были — литераторы, поэты, статские и коллежские советники. Но увидеть надо было главное — за что зацепить? Как увидел это полицейский чиновник, когда писал в рапорте о сомнениях коллежского советника Бландова: «Следует ли все говорить относительно финансов и будет ли он огражден от преследований министра, об управлении которого он может доставить массу самых интересных сведений».

Бенкендорф звал к сотрудничеству многих интеллектуалов, героев своего времени. Особенно радовался перебежчикам — вчерашним вольнодумцам. Как, например, Якову Николаевичу Толстому. Декабрист, председатель общества «Зеленая лампа», обожатель Пушкина. И вот выбрал службу у Бенкендорфа. Служил талантливо, по заграничной части, под «крышей» корреспондента министерства народного просвещения во Франции. И когда вернулся в Россию, подал Бенкендорфу умнейшую записку о способах подкупа западной прессы и методах идейной борьбы. Будто инструкцию писал: «Статьи, имеющие целью отражать памфлеты наших противников, должны быть основаны на фактах и должны быть написаны без всяких колкостей и самовосхваления, с легкой и приличной шуткой, и подкреплены энергичной аргументацией и разумными убедительными доводами». Записка Толстого из 1837 года, а звучит и через 165 лет. Интересно, знали ли о ней потомки?

Очень ценил таких сотрудников Бенкендорф. В деле Толстого генеральская резолюция: «Написать ему (Толстому. — Э. М.), что Император очень доволен его усердием, а я восхищен им».

Пушкин в «Стансах Толстому» пророчествовал: «Поверь, мой друг, она придет, // Пора унылых сожалений...» Но мало кто думает о такой поре. Что думать о ней, когда энергия бурлит, когда отличиться хочется, быт поправить, важность обрести. Поэтому и говорил Бенкендорф своим секретным чиновникам:

— Ищите тщеславных, самолюбивых, амбициозных, обделенных, завистливых, горделивых, авантюристов, демократов, патриотов. Есть, правда, несговорчивые. С Пушкиным говорили — отказался. Вот Белинский, Лермонтов... С ними вообще-то не говорили. Твердокаменные. Но редкость, редкость...