Екатерина Дашкова - Ольга Игоревна Елисеева Страница 14

Сгорая от нетерпения, княгиня сама решила разузнать у Екатерины ее планы. «20 декабря, в полночь, я поднялась с постели, завернулась в теплую шубу и отправилась в деревянный дворец на Мойке, где тогда жила Екатерина… Я нашла ее в постели… “Милая княгиня, — сказала она, — прежде чем Вы объясните мне, что вас побудило в такое необыкновенное время явиться сюда, отогрейтесь…” Затем она пригласила меня в свою постель и, завернув мои ноги в одеяло, позволила говорить. “При настоящем порядке вещей, — сказала я, — когда императрица стоит на краю гроба, я не могу больше выносить мысли о той неизвестности, которая ожидает Вас… Есть ли у Вас какой-нибудь план, какая-нибудь предосторожность для Вашего спасения?” …Великая княгиня, заплакав, прижала мою руку к своему сердцу… “Я не имею никакого плана, ни к чему не стремлюсь…” “В таком случае, — сказала я, — Ваши друзья должны действовать за Вас. Что же касается до меня, я имею довольно сил поставить их всех под Ваше знамя, и на какую жертву я не способна для Вас?.. Если б моя слепая любовь к Вам привела меня даже к эшафоту, Вы не будете его жертвой” …Она горячо обняла меня, и мы несколько минут оставались в объятиях друг друга» {109}.

Обратим внимание, как пассивно выглядит Екатерина под пером подруги. Зачем нужен храбрый рыцарь, если его возлюбленная начнет сама себя спасать?

Для девятнадцатилетней заговорщицы извинительно видеть себя маленьким фельдмаршалом. Но эти строки принадлежат шестидесятилетней опытной женщине, многократно убеждавшейся, каким деятельным и предусмотрительным политиком была Екатерина II. Тем не менее Дашкова рисует императрицу так, словно 28 июня ее глаза не открылись и она не увидела подругу в окружении плотной толпы других заговорщиков. Возможно, мемуаристка захотела тут же зажмуриться и вернуться в уютное время, когда между нею и государыней никто не стоял.

Рассказ о ночном свидании вызывает много вопросов. Прежде всего настораживает точная дата — 20 декабря. Обычно Екатерина Романовна указывала время приблизительно, путалась, переставляла происшествия местами. У нее была слабая память на числа, поэтому при подготовке «Записок» она просила брата Александра Романовича прислать ей нечто вроде хронологической таблицы важнейших событий екатерининского царствования {110}.

Появление точной даты в «Записках» должно всегда обращать на себя внимание исследователя. Перед кончиной Елизаветы Петровны вокруг дворца были выставлены удвоенные караулы. Возможно, мемуаристка показывала, что успела проскользнуть к подруге еще до них.

Имелось еще одно событие, которое следовало опередить, иначе честь первого разговора с великой княгиней становилась не безусловной. «При самой кончине Государыни Императрицы Елизаветы Петровны, — вспоминала Екатерина II, — прислал ко мне князь Михаил Иванович Дашков, тогдашний капитан гвардии, сказать: “Повели, и мы тебя возведем на престол”. Я приказала ему сказать: “Бога ради, не начинайте вздор; что Бог захочет, то и будет, а ваше предприятие есть ранновременная и не созрелая вещь”» {111}.

Любопытно: какая из встреч состоялась в реальности? Императрица ни слова не писала о беседе с подругой. Дашкова же молчала о муже. Ему отведена роль восторженного зрителя: «Он… рукоплескал моей энергии… попросив только не подвергать здоровья опасности». Но в одной из записок княгиня советовала Екатерине вступить в переговоры с Михаилом Ивановичем. Та отвечала: «Князь Дашков знает, что я не могу видеть его иначе, как в обществе, и говорить с ним открыто» {112}.

Гвардейский офицер, ссылаясь на служебную надобность, мог появиться во дворце даже после усиления караулов. А вот приезд его жены был ничем не мотивирован. Кроме того, великая княгиня в тот момент находилась на седьмом месяце беременности, она ждала ребенка от Григория Орлова и, очутившись с подругой в одной постели, обнаружила бы тайну, которую хотела скрыть. Вместо нарисованной картины со слезами и объятиями, была довольно сдержанная записка: «Я сделаю с своей стороны все, что от меня зависит, в пользу Вашего плана; но я думаю, что много я сделать не могу» {113}.

Итак, отказ? А могло немедленное выступление увенчаться успехом? Секретарь датского посольства Андреас Шумахер сообщал: «За 24 часа до смерти императрицы были поставлены под ружье все гвардейские полки. Закрылись кабаки. По всем улицам рассеялись сильные конные и пешие патрули. На площадях расставлены пикеты, стража при дворце удвоена. Под окнами нового императора разместили многочисленную артиллерию… и лишь по прошествии восьми дней ее убрали» {114}.

Стало быть, сторонники Петра были готовы к сопротивлению. Екатерина благоразумно отложила решительные действия до того момента, когда супруг почувствует себя в безопасности.