Император. Кровь богов - Конн Иггульден Страница 14

– Если ты потрудишься воспользоваться тем удивительным умом, который ты так ловко прячешь, то осознаешь, что у флота, собранного в Брундизии, больше нет цели. Цезарь мертв, Агриппа! Без него никакой кампании не будет. Боги, легионы Рима собраны там, но кто их поведет? Если ты вернешься, то тебе придется долгие месяцы болтаться без дела, потому что Сенат про вас забудет. Поверь мне, я знаю этих людей. Теперь, когда их больше не накрывает тень Цезаря, они будут ссориться и спорить как дети, выхватывая друг у друга клочки власти и могущества. Пройдут годы, прежде чем легионы двинутся вновь, и ты это знаешь. Они хранили верность Цезарю, но не сенаторам, которые его убили.

– Октавиан сказал, что их амнистировали, – пробормотал Виспансий, переминаясь с ноги на ногу.

Меценат с горечью рассмеялся:

– А если бы они приняли закон, обязывающий нас всех жениться на своих сестрах, им бы подчинились? Честно говоря, меня с детства восхищала дисциплина в армии, но случаются времена, когда на доске происходит полная замена фигур, Агриппа! Сейчас тот самый момент. Если ты этого не видишь, тогда, возможно, тебе стоит сидеть среди тысяч матросов, писать донесения и наблюдать, как тухнет вода, пока ты ждешь разрешения набрать свежей.

– А что собираешься делать ты? – сердито спросил моряк. – У меня нет патрицианской семьи, которая меня защитит. Если я не вернусь, рядом с моим именем появится пометка «В бегах», и кто-то где-то подпишет приказ, открыв на меня охоту. Я иногда думаю, что ты всегда жил слишком хорошо, чтобы понимать других людей. У нас нет такой защиты, как у тебя!

Пока Агриппа говорил, лицо его раскраснелось. Меценат задумчиво кивал. Он чувствовал, что сейчас не следует еще сильнее злить друга, хотя его негодование всегда вызывало у молодого патриция желание улыбнуться.

– Ты прав, – голос стал мягче. – Я состою в достаточно близком родстве с великими людьми, чтобы не бояться их. Но прав и я. Если ты вернешься в Брундизий, то будешь выковыривать червей из еды до того, как засвидетельствуешь восстановление порядка. Уж в этом ты можешь мне поверить.

Агриппа собрался ответить, и патриций знал, что речь пойдет о приличиях и чести. Его товарищ поднимался по службе исключительно благодаря своим заслугам, и иногда это проявлялось особенно явственно. Меценат заговорил до того, как услышал слова о верности присяге и прочие благоглупости.

– Прежний порядок умер с Цезарем, Агриппа. Ты говоришь о моем положении – прекрасно! Позволь мне воспользоваться им, чтобы прикрыть тебя, по крайней мере, на несколько месяцев. Я напишу письма с просьбой разрешить тебе не являться на службу. Они уберегут тебя от публичной порки и сохранят твое звание, пока мы будем со всем этим разбираться! Подумай об этом, здоровяк! Ты нужен Октавиану. По крайней мере, у тебя есть твой флот, твое звание! А что есть у него теперь, когда Цезаря не стало? Очень может быть, что сейчас сюда скачут люди, чтобы довершить начатое в Риме… – он вдруг оборвал фразу на полуслове, и его глаза широко раскрылись. – Фидолий! Иди сюда, греческий горшок с дерьмом! Живо!

Раб уже вернулся с двумя лошадьми. Меценат выдернул поводья из его рук и запрыгнул в седло, поморщившись, когда холодная кожа стукнула его по самому чувствительному месту.

– Меч! Принеси оружие! Бегом! – прикрикнул тот на слугу.

Агриппа вскочил на своего жеребца, когда Фидолий помчался через двор к дому. Его конь действительно заметно отличался от остальных: он был высоким, мощным, и его черная шерсть сверкала на утреннем солнце. Под весом Виспансия Агриппы животное шумно выдохнуло и попятилось. Всадник рассеянно похлопал жеребца по шее, обдумывая сказанное другом.

– Клянусь Марсом, лучше бы эти убийцы и правда тут были, – пробурчал Меценат, разворачивая своего коня. – А то я через полмили буду весь в синяках.

Они услышали топот копыт, который с каждым мгновением становился все громче. Октавиан с бледным лицом влетел во двор. Он заметно удивился, увидев, что его друзья уже в седле, а Фидолий бежит через двор с мечами.

Взгляд Октавиана остановился на Меценате. Сорочка патриция задралась, из-под нее торчал голый зад.

– Что это ты делаешь? – спросил Октавиан.

Его друг собрался резко ответить, но понял, что выглядит для этого слишком нелепо.

– Разве ты не знаешь, что все молодые римляне отправляются на утреннюю прогулку именно в таком наряде? – съехидничал он. – Хотя, может, до провинций эта мода еще не докатилась…

Октавиан покачал головой. На лице не появилось и тени улыбки.

– Я вернулся, чтобы сказать, что вам надо собрать вещи. Мы отправляемся в Брундизий, – объявил он друзьям.

При этом слове Агриппа вскинул голову, но первым заговорил Меценат:

– Я только что объяснял этому проницательному матросу, почему нам надо ехать куда угодно, но только не в Брундизий. По крайней мере, до того времени, как в Риме не наведут какое-то подобие порядка. Там царит хаос, Октавиан. Поверь мне, каждая римская семья сейчас удваивает охрану, готовясь к гражданской войне.

– Ты прав, – ответил Гай Октавиан. – Но тем же заняты и легионы в Брундизии.

– Тогда объясни мне, почему тебя туда несет.

Он увидел, как взгляд его товарища ушел куда-то внутрь, глаза затуманились, а голова поникла. Заговорил Октавиан после долгой паузы.

– Потому что эти люди верны Цезарю… моей семье. Если остался кто-нибудь, кто хочет отомстить за его убийство, я найду их в лагере у моря. Вот почему я должен скакать туда.

– Ты понимаешь, что это могут быть те самые люди, которые, не задумываясь, убьют тебя? – мягко спросил Цильний Меценат.

Октавиан бросил на него короткий взгляд.

– Я должен с чего-то начинать. Не могу позволить им отмыть руки дочиста и продолжать жить, будто ничего и не случилось. Я знал его, Меценат. Он был… лучше этих тявкающих римских псов, лучше любого из них. Он бы захотел, чтобы я вошел в их дома и обошелся с ними точно так же, как они обошлись с ним.

Агриппа кивнул, почесывая бороду.

– Он прав. Мы должны скакать в Брундизий. Здесь мы слишком далеко, чтобы что-то знать.

Меценат переводил взгляд с одного из них на другого, и в его глазах больше не поблескивали смешинки.

– Три человека? Против легионов Рима? – спросил он изумленно.

– Нет, не против, а с ними, – ответил Октавиан. – Я знаю этих людей, Меценат. Я служил с сотнями, нет, с тысячами из них. Они вспомнят меня. Я, по крайней мере, знаю их лучше, чем все эти старики в Сенате.

– Ясно, – кивнул Цильний. – Это… приятно слышать.

Он посмотрел на Агриппу, ожидая, что тот подаст какой-то знак, подтверждающий его нежелание участвовать в этом безумии, но здоровяк не отрывал глаз от Октавиана. Молодой человек, который сейчас легко спрыгнул с лошади и широкими шагами пересекал двор, произвел на него впечатление еще при их первой встрече, двумя годами раньше. И не тем, что был кровным родственником Цезаря или видел великие города Востока. Нет, дело было в другом: молодой римлянин мог разглядеть в лихорадочном мельтешении купцов, патрициев и солдат то, что действительно имело значение. Виспансий помнил его выступление на каком-то пиру. Октавиан говорил так хорошо и плавно, что его слушали даже пьяные. Он говорил о гордости, которую они должны испытывать за те достижения, что несли миру, но Агриппа слышал в его словах и другой подтекст: ответственность, при этом ложившаяся на тех, кто представлял Рим в дальних краях, и цена, которую приходилось платить этим людям. Он с восторгом впитывал в себя идеи, которые никогда в жизни не пришли бы в голову его отцу, гнавшемуся исключительно за прибылью.