Честь самурая - Эйдзи Есикава Страница 14

— Да, господин.

— М-да. Вот и хорошо!

— Что? — Хиёси озадаченно взглянул на Дандзё.

— Нет позора в том, что тебя выгнали, если только ты сам не предал хозяина или не проявил неблагодарность.

— Понятно.

— Вы ведь и сами были раньше самураями. Слышишь, Хиёси, самураями!

— Да, господин.

— Самурай не служит за мерку риса, он не раб своего желудка. Он живет во имя своего призвания, во имя служения долгу. Пища — лишь дополнительное благо, ниспосланное Небом. Не становись одним из тех, кто готов на все за жалкую чашку риса.

Время близилось к полуночи.

Котику уродился хворым, плохо спал и без умолку плакал. Он лежал на соломенном матрасе и то и дело криком звал мать.

— Не выходи на улицу, там очень холодно, — сказала Оцуми матери. — Ложись спать.

— Отец ведь еще не вернулся.

Онака вместе с Оцуми устроилась у очага, взявшись за рукоделие.

— Куда он запропастился? Верно, опять не придет ночевать!

— Что ж, сегодня Новый год.

— Никто в нашем доме не отпраздновал его хотя бы кусочком просяной лепешки. И стужа невыносимая. Трудимся не покладая рук, а жизнь беспросветная.

— У мужчин свои радости.

— Мы называем его хозяином, а он что? Знай себе пьет сакэ, потом еще и тебя попрекает. С ума сойти можно.

Оцуми ступила в тот возраст, когда пора подумывать о замужестве, но она не могла оставить мать. Задавленная нищетой, девушка не смела мечтать о румянах и белилах, не говоря уже о новогоднем наряде.

— Пожалуйста, не осуждай его, — расплакавшись, сказала Онака. — Отец твой неудачник, зато Хиёси когда-нибудь выбьется в люди. Мы удачно выдадим тебя замуж, будешь счастлива, не то что я.

— Нет, мама, я не хочу замуж. Я всегда буду с тобой.

— Женщина не должна влачить жалкое существование, как мы с тобой. Я скрыла от Тикуами, что мы припрятали связку монет из той суммы, которую выплатил Яэмону его господин за увечье. Эти деньги пойдут тебе на свадьбу. Я прикопила достаточно шелка, чтобы сшить тебе кимоно.

— Мама, кажется, кто-то идет.

— Отец? — Онака выглянула в окно.

— Нет.

— Кто тогда?

— Не знаю. Не волнуйся! — сказала Оцуми, не выдав тревоги.

— Мама, ты дома? — позвал Хиёси из темноты.

Он вошел в прихожую, но не торопился в комнату с очагом.

— Хиёси?

— Он самый.

— Так поздно!

— Меня выгнали.

— Выгнали?

— Прости, мама. Пожалуйста, прости. — Он едва сдерживал слезы.

Онака и Оцуми бросились его обнимать.

— Ничего не поделаешь, — сказала Онака. — Проходи!

— Мне надо идти. Останься я в этом доме хотя бы на ночь, еще труднее будет расставаться с вами.

Онаке не хотелось, чтобы сын жил в их убогом доме, но ее терзала мысль о том, что он уйдет в глухую ночь.

— Куда ты собрался?

— Не знаю пока. Теперь я поступлю на службу к самураю и позабочусь о вас.

— К самураю? — прошептала Онака.

— Ты всегда возражала против того, чтобы я стал самураем, но я мечтаю стать им. И дядя Дандзё согласен. Он говорит, что мне уже пора подумать о будущем.

— Тебе придется посоветоваться с отчимом.

— Не желаю видеть его, — покачал головой Хиёси. — На ближайшие десять лет забудь обо мне. Сестренка, жаль, что тебе придется подождать с замужеством, но наберись терпения. Ладно? Я стану великим человеком и разодену нашу мать в шелка, а тебе куплю на свадьбу атласный пояс с узорами.

Женщины расплакались, поняв, что Хиёси уже рассуждает, как взрослый. Их чувства изливались в бурном потоке слез, способном, казалось, поглотить их и унести в пучину моря.

— Мама, вот две мерки соли, их дал мне гончар. Это все, что я заработал за два года. Сестренка, отнеси мешок на кухню.

— Спасибо, — сказала Онака с поклоном. — Соль — твой первый заработок.

Хиёси радовался, видя счастливое лицо матери. Он поклялся, что в будущем сделает ее еще счастливее. Так тому и быть! «Это — соль моей семьи, — подумал Хиёси. — Нет, не только моей семьи. Соль всей деревни. Или нет — всей Поднебесной».

— Я теперь, верно, не скоро вернусь, — сказал Хиёси, отступая к двери и не сводя глаз с Онаки и Оцуми.

— Подожди, Хиёси! Подожди! — Оцуми кинулась к брату. Затем она обратилась к матери: — Ты говорила о связке монет. Мне не нужны эти деньги. Я не собираюсь замуж. Пожалуйста, отдай их Хиёси.

Утерев слезы рукавом, Онака достала из укромного места связку монет и протянула ее сыну. Хиёси поглядел на деньги.

— Они не нужны мне. Оставьте их себе, — сказал он.

Оцуми, исполненная сострадания к младшему брату, спросила:

— Как же ты сможешь обойтись вдали от дома без денег?

— Мне не надо денег. Мама, не дашь ли ты мне отцовский меч? Тот, который выковал себе дедушка?

Онака покачнулась, словно от удара в грудь.

— Деньги помогут тебе остаться в живых. Умоляю, не проси меч! — воскликнула она.

— Ты ведь по-прежнему хранишь его?

— Ах нет… — Онаке пришлось признаться, что Тикуами давным-давно пропил фамильный меч.

— Ладно. У нас есть еще ржавый меч в амбаре, верно? Он цел?

— Ну… Если он пригодится тебе…

— Можно я возьму его?

Хиёси щадил материнские чувства, но должен был настоять на своем. Он вспомнил, как страстно ему хотелось заполучить эту ржавую железку в шестилетнем возрасте, как тогда плакала и негодовала мать. Теперь она вынуждена смириться с мыслью о том, что сын станет самураем, хотя она всегда молилась, чтобы эта участь миновала Хиёси.

— Возьми. Хиёси, прошу, никогда не вступай в поединок с другими людьми. Никогда не доставай его из ножен. Оцуми, пожалуйста, принеси меч.

— Я сам принесу.

Хиёси кинулся в амбар. Он снял меч с балки, на которой тот висел. Укрепив оружие на боку, он вновь вспомнил, как рыдал шестилетним ребенком, требуя у матери меч. В это мгновение он впервые ощутил, что стал взрослым.

— Хиёси, мать зовет, — сказала Оцуми, заглядывая в амбар.

Онака зажгла свечу перед домашним алтарем, положила на деревянное блюдо несколько просяных зерен и щепотку соли, из той, что принес Хиёси, и принялась молиться. Хиёси вернулся, и мать, велев ему присесть, достала из алтаря острое лезвие.

— Зачем это? — удивленно спросил Хиёси.