Паруса, разорванные в клочья - Владимир Шигин Страница 14

— Рубить рангоут! Скорее! Скорее! Дорога каждая минута! — кричал, перекрывая вой ветра, Суворов.

Матросы топорами перерубили снасти, фок-мачта скрылась в бурунах пены, и корвет несколько выровнялся. Спустя несколько минут корпус «Крыма» отчаянно затрещал и судно начало разваливаться. Часть матросов, не дожидаясь команды, стала бросаться в волны, чтобы попытаться достичь берега. Но добраться до него почти никому не удалось. Большинство прыгнувших сразу же погибли, а несколько человек удалось выхватить из пенных водоворотов обратно. Среди прыгнувших в воду был и первый силач корвета унтер-офицер Фридовский. Его успели вытащить, но, вконец обессиленный борьбой с волнами и замерзший, он через несколько минут умер прямо на палубе. Из всех прыгнувших за борт до берега смог добраться только штурман Иван Прокофьев. Он прыгнул в воду в тулупе, который быстро намок и потянул его ко дну, но потом полы тулупа распахнулись, и овчина всплыла на поверхность вместе со штурманом. Спустя несколько минут, влекомый накатом, Прокофьев был выброшен на берег. Тулуп спас его и здесь, предохранив от гибельных ударов.

К этому времени на берегу собралось много солдат, которые пытались подать помощь, но не могли придумать ничего путного. Там же метался и командир «Крыма» капитан-лейтенант Польский, на глазах которого погибало вверенное ему судно, а он был бессилен что-либо сделать для его спасения. Незавидная участь для любого командира!

Очередным штормовым валом подхватило лейтенанта Суворова и швырнуло к орудийному порту так, что его руки попали в пушечный рым, где и были сломаны упавшим обломком рангоута. Некоторое время Суворов еще подавал признаки жизни. Несколько матросов попытались было пробраться к нему на помощь, но были тут же смыты за борт. Когда же схлынула очередная накрывшая лейтенанта волна, он был уже мертв. Со смертью Суворова борьбой за судно и организацией спасения команды никто больше не руководил. Но и в этой ситуации матросы, верные врожденному русскому коллективизму, пытались хоть как-то помогать друг дружке и спасаться не в одиночку, а артелями.

Из хроники катастрофы: «В большей части офицеров и нижних чинов страдания, происходившие от ударов, холода, голода и жажды, выражались каким-то оцепенением всех чувств, и единственным желанием их было скорейшее прекращение страданий — смертию. Некоторые сохраняли полное присутствие духа; некоторые приходили в отчаяние. Примечателен поступок одного довольно дрянного матроса, служившего вестовым у мичмана Ветрова: когда его господин, готовясь броситься в воду, скинул с себя платье и потом действительно бросился, но был вытащен назад, этот вестовой подполз со своего места, захватил господские брюки и намотал их себе на руку. Он знал, что в кармане этих брюк лежало несколько червонцев, и когда все оставшиеся в живых собрались на берегу, лишенные всяких средств, бесконечно обрадовал своего господина и всех товарищей, возвратив сохраненные им деньги. Другой человек, крепостной одного из офицеров, еще задолго до крушения, даже прежде начавшейся бури, все тосковал о своей участи и об участи своего господина, предсказывая, что им не воротиться на родину, ужасаясь своим положением и наводя тоску на других. Он погиб. Много было высказано преданности: нижние чины старались прикрывать офицеров своим платьем и даже своими телами. Командир, оставшийся на берегу, и бывшие с ним офицеры приходили в отчаяние. Он сам кидался в воду для спасения товарищей и потом во всю жизнь оставался как будто потерянный, отказываясь уже служить на море, которое ему так несчастливо».

Спустя сутки шторм немного стих, и с корвета на берег был заведен канат. По нему на «Крым» передали связку сухарей. На них набросились трое голодных матросов, которые, съев всю связку, вскоре умерли от неумеренности в еде.

Как часто бывает при кораблекрушениях, гибли самые здоровые и сильные, а слабые и больные, наоборот, каким-то непостижимым образом выживали. Так случилось и на «Крыме». Еще в самом начале крушения страдавшие горячкою мичман Кутузов и штурман Сергачев были вынесены матросами наверх, где заботливый и деятельный шкипер привязал их обоих к борту. В таком состоянии они и оставались все время катастрофы. Про них на какое-то время даже забыли. Когда шторм стал утихать, об офицерах снова вспомнили. Ко всеобщему удивлению, оба оказались живы. Но и это не все. В результате длительного нахождения на зимнем штормовом ветру, обдаваемые ледяными волнами, они совершенно излечились от своей горячки и по доставке на берег выглядели даже лучше многих других.

Всего на «Крыме» погибло более 50 человек. Добравшихся до берега армейцы тут же обогревали, поили чаем и одевали в больничные халаты. Однако многие к этому времени были уже весьма слабы. Спустя день умерло еще 10 человек. К огромной радости оставшихся в живых через день в Редут-кале объявился приехавший из отпуска мичман Скараббели. Деньги и одежда отпускника сразу же стали общим достоянием. Что касается корвета, то «Крым» к этому времени был полностью разбит штормовыми волнами.

Из офицерского состава «Крыма» впоследствии наибольшую известность получил штурман Иван Прокофьев, спасшийся благодаря своему тулупу. Вскоре после кораблекрушения он был переведен штурманом на бриг «Меркурий». В 1829 году во время Русско-турецкой войны бриг «Меркурий» недалеко от Босфора вступил в бой с двумя неприятельскими линейными кораблями и вышел из этого небывалого сражения победителем Во время офицерского совещания перед боем штурман Прокофьев, как младший по званию, первым высказался сражаться до последнего вздоха. За бой на «Меркурии» штурман Прокофьев был награжден Георгиевским крестом, фамильным гербом и произведен в следующий чин. Прославился Прокофьев и как мастер акварели. В морских иллюстрированных альбомах и сегодня часто помещают его акварель, посвященную бою «Меркурия», но вот рисовал ли когда-нибудь бывший штурман «Крыма» крушение своего судна, мы не знаем Впоследствии Прокофьев сделал прекрасную карьеру, дослужившись до генерал-лейтенантского чина. Когда на склоне лет его донимали расспросами о знаменитом бое на «Меркурии», спрашивая, было ли ему страшно, седой ветеран лишь отмахивался:

— Какое там! После того, что я пережил на «Крыме», мне на «Меркурии» уже страха никакого быть не могло и вовсе!

— А кто такой был сей «Крым»? — пожимали плечами несведущие. — Мы и слыхом о таком не слыхивали!

Увы, так уж устроен мир, что мы помним только победы, напрочь забывая пусть тяжелые, но не менее поучительные страницы нашего прошлого.