Краткая история Лондона - Саймон Дженкинс Страница 14

Эти события на континенте придали внешней политике Англии новый вектор: страна обратила свои взоры в Новый Свет, на который до той поры не посягал никто, кроме Испании, Португалии и Нидерландов. Пока соперники Елизаветы пытались насаждать свои религиозные убеждения среди соседей по Европе, паруса ее кораблей надували ветра торговли. Фрэнсис Дрейк обошел вокруг света в 1577–1580 годах и объявил Калифорнию владением английской короны. Ему и его собратьям-морякам было позволено использовать всякую возможность исследования и обогащения, что после разгрома армады подразумевало не что иное, как пиратство. Филипп назначил за голову Дрейка награду 6 миллионов фунтов на сегодняшние деньги. При Елизавете Англия сделала первые шаги от офшорного острова к морской империи, и всегда осторожный Берли напрасно умолял королеву вернуть Испании награбленную добычу.

Типичным купцом из Сити, готовым использовать подобные возможности, был Ричард Грешэм, торговец тканями из Норфолка, который к двадцати пяти годам уже ссужал деньги Генриху VIII. Он стал олдерменом, мэром и членом парламента. Во время упразднения монастырей Грешэму были поручены упомянутые переговоры, целью которых было закрепление бывших монастырских больниц за Сити. Его сын сэр Томас Грешэм стал агентом короны и послом в Антверпене. Он превзошел богатством отца и без стеснения пускался в финансовые махинации; еще при жизни его обвиняли в мошенничестве и порче монеты. Невзирая на это, четыре Тюдора – Генрих, Эдуард, Мария и Елизавета – доверяли ему управление своими займами.

В этот поворотный для себя момент Лондон перехватил у Антверпена роль торгового узла Северной Европы, и Грешэм этому активно способствовал. Он был против ксенофобии Сити и упросил королеву впустить фламандских беженцев, спасавшихся от преследований испанцев, так как это «принесет городу большую прибыль». Основанная Грешэмом Лондонская биржа переросла Антверпенскую. Здание, построенное фламандскими архитекторами из фламандского камня и стекла, открылось в 1571 году и было украшено семейной эмблемой Грешэмов – кузнечиком. Биржа с крытой колоннадой стала первым ренессансным гражданским зданием Лондона. Под его арками могло разместиться 4000 купцов; кроме того, в здании было 160 запирающихся стойл.

Грешэм был первым из череды талантливых финансистов, постепенно закрепивших за Лондоном статус главного финансового центра Европы. Елизавета называла его «необходимым злом» и с удовольствием наносила ему визиты в его особняк Остерли в Мидлсексе. Рассказывают, что как-то раз за ужином она мимоходом заметила, как хорош был бы внутренний двор, если бы его пересекала стена. И к утру стена была построена, что было объявлено доказательством отнюдь не любви Грешэма к королеве, а его утверждения о том, что «деньги – владыка всех вещей». Основанное им учебное заведение – Грешэм-колледж – было конкурентом Оксфорда и Кембриджа, а позднее стало образцом для создания Королевского научного общества. К моменту его смерти (1579) колледж располагался в его особняке в Бишопсгейте. Ныне колледж продолжает свою работу, организуя лекции в зале Барнардс-Инн в Холборне.

Сити в эту эпоху делал первые шаги от торговли товарами к предоставлению кредитов, то есть фактически к торговле деньгами. Кредит основывался на доверии и аккуратной «кредитной истории» – так появлялись группы людей, знавших друг друга и готовых положиться друг на друга. Самым важным фактором в этом была стабильная политическая структура Сити, независимая от смены королей, живших выше по течению, – как, впрочем, и от других внешних обстоятельств. На вершине иерархии Сити был не один человек, а две дюжины олдерменов, связанные родством и пожизненной службой. Да, это была клика, но клика открытая, постоянно пополняемая честолюбивыми молодыми людьми из провинции, такими как Уиттингтон и Грешэм.

В течение бурного XVI столетия Лондон вполне мог стать очагом инакомыслия и бунта. Однако даже во время Реформации Генриха и контрреформации Марии он держался в стороне. Социальный историк Рой Портер писал: «Отсутствие низового протеста заставляет предположить, что, хотя Сити и управлялся богачами, в широких слоях населения его учреждения считались не чужеродными и не деспотичными, а более или менее ответственными и чуткими». Прежде всего, «Лондоном управляли лондонцы, и это не скрывалось». Иными словами, первые ростки своего рода демократии были в равной степени важны и для успешной коммерции, и для политической стабильности.