Биологическая война. Введение в эпидемиологию искусственных эпидемических процессов и биологических поражений - Михаил Супотницкий Страница 13

Но многие врачи, наблюдая развитие эпидемий бубонной чумы, не обнаружили доказательств контагиозности этой болезни. Поэтому они придерживались прежнего учения о происхождении заразного вещества вне организма и объясняли развитие эпидемии испорченными гнилостными веществами, образующимися в почве и попадающими в организм из воздуха. Передачу заразы посредством зачумленных вещей, а также через животных, они вполне допускали, но все-таки объясняли ее тем, что чумной яд поступает в организм только вместе с воздухом, т. е. через легкие, а не через кожу.

Так к традиционным мистическим представлениям европейцев о причинах эпидемий, добавились материалистические. Придерживающиеся их ученые разделились на два антагонистических лагеря — контагионистов и миазматиков. Эти представления, нередко в весьма причудливой смеси друг с другом, до сих пор присутствуют в умах тех, кто ищет «дешевое, но мощное оружие бедных».

Однако перейдем к спорам ученых XVI в. Крайние контагионисты полностью отрицали участие и значение воздуха в передаче заразы (чумного яда) и признавали только одну возможность заразиться — при непосредственном прикосновении к больному или к предметам, к которым он прикасался. В 1546 г. Джиорламо Фракасторо (1483–1553) в книге «О контагии, контагиозных болезнях и лечении» заявил, что единственная причина чумы — «специфический яд (контагий), который выходит вроде испарины из тела больных, распространяется в воздухе только на самых малых расстояниях; но взамен того, прилипает ко всем вещам и предметам; что некоторые из них могут сохранять в себе чумной яд до тридцати и больше лет и, следовательно, такие вещи и предметы могут быть переносимы на безграничные пространства, и послужить к заражению целых городов».

В объяснение причин распространения чумы вмешалась католическая церковь. Учение о «контагии и прилипчивом заражении» потребовалось Папе Римскому Павлу III (1534–1549) в качестве инструмента для политического шантажа. Папе нужно было найти предлог для перевода Вселенского собора из протестанского Тридента (Южный Тироль) в католическую Болонью. Запуганные Павлом III члены Собора поспешили оставить город и собрались в 1547 г. в относительно благополучной по чуме Болонье, и, главное, подальше от настойчиво требовавшего серьезных уступок протестантам германского императора Фердинанда I (1503–1564). Папе Павлу III удалось сохранить систему безусловного повиновения паствы Святому престолу, одновременно он санкционировал своею непогрешимостью учение о прилипчивости чумы. Инквизиция, в свою очередь, поддержала это учение кострами и страхом, и, таким образом, оно было принято и введено в Европе как основание для предохранительных мер и репрессий (Архангельский Г. Ф., 1879).

Взгляды Фракасторо на эпидемиологию натуральной оспы мало отличались от взглядов Авиценны. И тот и другой считали оспу эндогенной болезнью, ставшей следствием поражения, воспринятого в утробе матери из менструальной крови. Оно (т. е. «поражение») выделяется путем такого вскипания и гниения, благодаря чему кровь очищается, как бы путем кризиса, произведенного природой. По этой причине почти все люди переносят это страдание, ибо все они выносят это менструальное поражение из утробы матери.

Здесь возникла любопытная коллизия (столкновение) эпидемиологических представлений у ученых. Бубонная чума, неспособная передаваться от человека к человеку при непосредственном контакте, после пандемии «черной смерти» считается ими весьма контагиозной, так как эпидемия довольно быстро охватывает многих лиц, находящихся на определенной территории или в отдельных домах, затем исчезает на много лет. Поражающие свойства вещей больных чумой и их выделений в представлениях «сеятелей чумы» и властей гипертрофируются; меры, направленные на борьбу с распространением контагия чумы, становятся просто чудовищными. А весьма контагиозная натуральная оспа для них эпидемична, но не контагиозна, так как ею болеют, как правило, все люди и преимущественно до года, и она постоянно присутствует среди них.

Со средины XVI в. «яд» (или «специфический контагий») стал вытеснять «загнившую пневму» из представлений ученых о причинах повальных болезней. Убедительные доказательства, приводимые контагионистами в пользу «прилипчивого заражения» после каждой «большой чумы», неблагоприятное общественное мнение и сложившаяся противоэпидемическая практика превращали миазматиков в объекты насмешек коллег, и даже, в жертвы судебных преследований властей. И опять мы видим коллизию эпидемиологических представлений. В конце XVI в. по каким-то неизвестным сегодня причинам контагиозность циркулирующего среди людей вируса натуральной оспы уменьшилась. Но по мере стихания оспенной пандемии в XVTI в., т. е. появления детей и взрослых, не перенесших в младенчестве натуральную оспу, все яснее стала видна контагиозность ее возбудителя. Сначала бельгийский врач и теософ-мистик Ван Гельмонт (Joh. Bapt. van Helmont, 1578–1644) пришел к выводу, что «оспа происходит от яда и несет с собою заразу, которой пропитывает кровь и заражает лиц, а особенно детей, окружающих больного». Затем Герман Бургав (Boerhave, 1668–1738) подошел вплотную к современному пониманию заразности оспы. Накопившиеся в XVIII в. «сухие дрова эпидемии», т. е. взрослые люди, восприимчивые к инфицированию вирусом натуральной оспы, вновь сделали возможным ее искусственное распространение с помощью вещей больных людей. Контагионистические взгляды достигли пика своей популярности. Единственное, что тогда сдерживало «сеятелей чумы», так это отсутствие у них в руках самого контагия в виде какого-то вещества, а именно так они себе его представляли.

Локалисты. В средине XIX в. у контагионистического учения вновь появился серьезный конкурент, а если быть точнее в формулировках — он «вернулся». Благодаря накоплению эпидемиологической статистики и работам Макса Петтенкофера (1818–1901) по эпидемиологии холеры, стало развиваться локалистическое (почвенное) учение, имевшее в своей основе взгляды миазматиков на передачу болезнетворного начала. Петтенкофер считал, что почва содержит некий фактор (Y), благодаря которому «холерный зародыш» (X) превращается в «холерный яд» (Z). Он утверждал, что «холерный яд» выходит из почвы вместе с парами, он даже указал на связь холерных эпидемий с понижением почвенных вод (М. Петтенкофер, 1878, 1885).

Тем самым Петтенкофер указал на участие в поддержании и распространении возбудителей инфекционных болезней людей еще каких-то неизвестных факторов, содержащихся в почве. Это его наблюдение нашло подтверждение в трудах других известных ученых того времени (например, Р. Вирхова — в отношении заболеваемости брюшным тифом в Берлине; Н. К. ГЦепотьева — в отношении заболеваемостью чумой в низовьях Волги).

«Овеществленный» контагий. Контагионистическое и локалистическое (миазматическое) учения конкурировали между собой почти до конца XIX в., т. е. до открытия возбудителей холеры, чумы, брюшного тифа, сибирской язвы, туберкулеза и других инфекций. Причем перевес в научных дискуссиях в 1860—1870-хгг. был на стороне локалистов. Открытие же патогенных бактерий в конце XIX в. изменило ситуацию в пользу контагионистов. Бактерии прекрасно «состыковывались» со средневековым учением о контагии. Психологически они воспринимались учеными как тот же контагий, но теперь стало ясно, что это живой организм (contagium vivum), а не «яд», и что его можно получать в большом количестве и изучать в лабораторных условиях. Эти взгляды оказались не менее прочными, чем в свое время взгляды миазматиков. Например, возбудитель сибирской язвы даже в средине 1930-х гг. называли «сибиреязвенным контагием» (см. Н. Г. Олсуфьев, П. П. Лелеп, 1935).