Тамбов. Хроника плена. Воспоминания - Шарль Митчи Страница 13

Туда-обратно письмо и ответ шли минимум три недели! Как долго! Двадцати дневное ожидание ответа на вопрос делало диалог практически невозможным. Но странное совпадение: мы поняли, что часто в один и тот же день, иногда в одно и то же время, говорим в письмах друг другу об одном и том же: хороших книгах, хороших стихах, музыке, любимых людях. Передача мыслей на расстоянии?

Я также часто переписывался со своим близким другом Жаном Лангом, который в то время всё ещё работал в Ашкаррене (его призовут в свою очередь в 1944 году, вместе с эльзасцами 1908–1913 годов рождения). Перед моим отъездом мы договорились о секретном коде. Каждый раз, как он будет узнавать хорошие новости по лондонскому радио: большое поражение немцев, важное наступление русских, — он будет сообщать мне о том, что у его сына Фредерика, родившегося несколько недель назад, прорезался новый зуб. Бедный малыш — за первые шесть месяцев жизни у него должно было прорезаться двадцать зубов!

Однажды мне пришла в голову идея написать письмо Фредди, брату моей жены, который всё ещё был в эвакуации около Роанна. Переписка между эльзасцами, которые отказались вернуться домой в 1940 году, и их семьями, остававшимися в Эльзасе, была не только долгой и трудной, но и опасной для этих последних. Шансы на успех были, по моему мнению, минимальными, но попробовать стоило.

Итак, я послал первое письмо, естественно, указав номер полевой почты F.P.N. 10 310. Чудо! Двадцатью четырьмя днями позже пришёл ответ! Моё письмо шло четырнадцать дней, письмо моего свояка — десять.

Обмениваться письмами между Роанном и Кольмаром через Звягель — около 4500 километров — оказалось гораздо быстрее, чем напрямую, и не представляло никакой опасности для кольмарцев.

В это время русский фронт приближается медленно, но неумолимо. Немецкие солдаты, возвращающиеся из Житомира, города, расположенного в восьмидесяти километрах по прямой от Звягеля, рассказывают нам, что Киев находится под серьёзной угрозой и не исключено, что он в ближайшие дни будет взят русскими. Ночью мы слышим звуки канонады и бомбардировок, приглушённые расстоянием.

Что касается нас, учения, манёвры и марши продолжаются. Теперь это в основном стрельбы. Прежде всего надо выучить немецкую манеру стрельбы, которая сильно отличается от французской. С deutsche Griindlichkeit (чисто немецкой тщательностью) надо сначала разложить на составные части акт стрельбы, выучить каждое движение, затем сделать всё подряд: Eins, zwo, drei, vier, Feuer! (Раз, два, три, четыре, огонь!) Для эльзасцев-лотаргингцев это новая возможность вывести из себя начальство, поскольку они упорно продолжали делать по-своему, как их учили раньше. Посыпались санкции. В нашем взводе унтера особенно озлобились на моего друга Хуссельштайна, лесника из Ла Хуб, около Пети-Пьер в департаменте Нижний Рейн, парня ниже меня ростом, но весившего больше ста килограммов. Бывший унтер-офицер французской армии, он упорно выполнял движения по-своему.

И вот у нас настоящие стрельбы! Мы лежим бок о бок, офицер командует: Eins, zwo, drei, vier… Feuer! Следуют выстрелы, но лишь немногие попадают в мишень. Инструкторы в ужасе! Тут Хуссельштайн собирается с духом и говорит офицеру: «Herr Leutenant, lassen Sie uns bitte schiessen, wie wir es gelernt haben!» («Господин лейтенант, я вас прошу, разрешите нам стрелять по-нашему»). Младший лейтенант, человек открытый и понимающий, уступает и разрешает нам стрелять без команды. Результаты отличные! У Хуссельштайна лучший результат в роте, включая унтеров, по кучности стрельбы. Его награждают большой сигарой. Если бы это было в Германии, ему бы дали внеочередной отпуск на трое суток. Но мы, к несчастью, в России, в стране, которую Хусселынтайн больше не покинет: через год он умрёт от истощения в тамбовском лагере.

После десятка марш-бросков на десять, пятнадцать, двадцать километров, по одному маршу в неделю, мы идём нанести визит в украинскую деревню в тридцати километрах от нас, где жители, немецкие иммигранты, ещё говорят на своём родном языке. В самом начале нашего пребывания в Звягеле нам поменяли наши прекрасные сапоги, предназначенные для солдат на фронте, на обычную обувь, к счастью, в хорошем состоянии. Хотя у меня в Tornister (рюкзаке) ещё остаются две пары отличных шерстяных носков, связанных моей мамой, я уже некоторое время больше не ношу ничего, кроме Fusslappen (русские носки), особенно на марше. Это квадратные куски толстой фланели, в которые мы заворачиваем ноги, точь-в-точь как когда-то пеленали младенцев. В этих Fusslappen я чувствую себя так хорошо, особенно во время маршей, что даже клянусь себе, что когда вернусь, больше никогда не надену обычные носки ^[29]! Отправляемся рано утром, ещё до рассвета. Тридцать километров пути туда мы проходим без проблем, под безоблачным небом, через леса, поля и луга. Но когда после нескольких часов отдыха надо отправляться обратно, это настоящее мучение. Из-за натруженных ног мы ужасно страдаем. Дорога обратно кажется нам вдвое, втрое длиннее, чем путь туда. Захромавшим разрешают сесть на телегу, им завидуют все остальные, которые еще могут плестись с горем пополам. Вечером, после возвращения в казарму, многие направятся в Revier (лазарет), чтобы подлечить ноги.

Вскоре за первыми письмами последовали первые посылки. Если я правильно помню, у нас было право на одну посылку весом один или два килограмма в месяц. Но у наших семей было право посылать маленькие стограммовые пакеты в неограниченном количестве! В магазинах были картонные коробки размером в одну маленькую книгу специально для этой цели.

С самого начала нашего пребывания в Звягеле мы обнаружили, что соль была большим дефицитом среди гражданского населения. Мы стали получать неимоверное количество маленьких пакетов с солью, которые мы по вечерам выменивали на съестные припасы, особенно на яйца (большую часть населения Звягеля составляли крестьяне, в основном крестьянки, так как мужчины были или в Красной армии, или высланы в Сибирь, или ушли в партизаны). Но рынок соли скоро насытился. Настала очередь сахарина — продукта, неизвестного до прихода немцев. Другие вещи, которые ценили украинки, были швейные иголки и нитки, мулине для вышивания, шерсть. Благодаря этому обмену мы смогли улучшить свой весьма скверный дневной рацион. Однажды я нашёл в посылке пару чулок из искусственного шёлка (вискоза, которую потом заменил нейлон). Вот повезло! В этот же вечер я предложил своё сокровище одной из наших крестьянок, которая до того обрадовалась, что предложила мне взамен целую сотню яиц и большой кусок масла! Я, естественно, разделил свою добычу с моим другом Андельфингером, что не помешало мне съесть за неделю как минимум пять дюжин яиц! Это мне вышло боком — я получил фурункулёз, от которого потом долгое время не мог избавиться.

В ротах ходили всё более упорные слухи, что батальон скоро покинет Звягель и будет переведён во Францию. В это было трудно поверить. Это было бы слишком хорошо! Что, немцы больше не испытывают к нам недоверия? Однако однажды утром Major (командир) объявил перед всеми ротами, что батальон покидает Россию и будет располагаться во Франции… Прекрасно!..