Гудериан - Кеннет Максей Страница 13

Пути армии, возглавляемой Сектом и существующей в рамках, разрешенных Версальским договором, и рыцарей удачи из Добровольческого корпуса, продолжавших сопротивление и вскоре трансформировавшихся в силы, ставшие авангардом нацизма, разошлись. В Бартенштейне Гудериан упорно продолжал подвергать себя риску, отстаивая интересы Железной дивизии. Однако это формирование, лишенное всякой поддержки извне, как и утверждала с самого начала Гретель, было обречено. 27 августа Гудериан пессимистически писал, что не питает никаких надежд остаться в генеральном штабе, численность которого сократили до 120 офицеров, или получить должность в пограничных силах, но уже 31 августа оптимизм возродился, о чем свидетельствуют следующие строки письма: «Вплоть до настоящего времени события в Курляндии развивались в направлении, благоприятном для дислоцированных там войск, которые вполне могут добиться желаемых результатов – т. е. разрешения обосноваться там на жительство, продолжения борьбы с большевизмом и существования национальных сил, способных к самоусовершенствованию. Было бы очень неплохо, если бы во главе войск остался граф Гольц, превосходный военачальник, обладающей незаурядными качествами дипломата и широтой взгляда».

Это письмо – еще одна иллюстрация политической близорукости Гудериана, неспособности правильно оценивать политические факторы и предвидеть развитие политической обстановки – недостаток, который время так и не излечит. 15 сентября он еще мог ободрять Бишоффа: «…Правительство, министерства обороны и иностранных дел не бросят Железную дивизию и другие войска в Балтийских государствах на произвол судьбы». Однако вскоре это убеждение, не соответствующее реальности, развеялось, а собственные позиции Гудериана пошатнулись. Он верил в то, что ему говорили, и не смог проанализировать расстановку политических сил. Численность Добровольческого корпуса стала резко падать, так как все больше солдат, разочаровавшись в деле, которому служили, уезжали на родину, а силы противников, наоборот, возросли, поражение стало неизбежным. В октябре германские войска были разбиты, и дальнейшая поддержка Добровольческого корпуса со стороны немецкого посольства, оказываемая как по официальным, так и по неофициальным каналам, стала бессмысленной.

В конце сентября Гудериана сняли с его должности. Он написал Гретель: «…Пожалуйста, помни, что теперь я погрузился в одиночество». Его направили в место, которое можно было назвать политическим захолустьем, в 10-ю бригаду рейхсвера, расквартированную в Ганновере. Затем, в январе 1920 года, ему предоставили возможность сменить род деятельности, переведя со штабной должности на строевую. Он был назначен командиром роты 10-го егерского батальона, того самого, где начиналась его служба. Будущее представлялось ему в мрачном свете. В «Воспоминаниях солдата» говорится, что он оставил генеральный штаб «…при не самых лучших обстоятельствах». И действительно, над ним явно сгущались тучи! Гудериан отведал хмельного вина идеологического национализма, нашел его соблазнительным, но теперь бокал с этим вином отняли от его губ. Трезвый и респектабельный офицерский корпус, задачей которого было возрождение стабильности и традиционного порядка в Германии, удержал его в своих рядах и, таким образом, заставил сойти с пути к самоуничтожению, по которому двигался Добровольческий корпус. Это устранение от горячих политических контактов оказалось эффективным, если не абсолютным. Почти не приходится сомневаться, что удаление с должности в генеральном штабе явилось для него жестоким и надолго запомнившимся ударом. В будущем всякий раз, когда Гудериан подвергался даже умеренному политическому давлению, он реагировал подобно собаке с рефлексом Павлова и сопротивлялся любым попыткам навязать ему какие бы то ни было политические обязательства, становясь в позу профессионального солдата, интересующегося только военными делами. И все же ему было свойственно хотя бы косвенно вмешиваться в вопросы, с его точки зрения имеющие первостепенное значение. Эту склонность Гудериан оправдывал высшей интерпретацией внутреннего смысла прусской дисциплины, и именно этой его склонности в будущем все более остерегались недружелюбно- настроенные коллеги. Он так и не смог до конца простить Секту роль, которую тот сыграл в санкционировании вывода войск из Прибалтики, несмотря на то, что на словах поддерживал фундаментальные принципы политического поведения Секта. Вскоре после Второй мировой войны в беседе с американцами Гудериан дал краткую характеристику Секта, которая в определенном отношении скорее открывала черты его собственного характера. Сект, сказал он, «…был осторожной, склонной к размышлению, хладнокровной и почти робкой личностью». Это место я выделил курсивом, поскольку с моей точки зрения утверждение уникально, так как отличается от последующей оценки Секта Гудерианом как «бесстрастно расчетливого». Оно расходится с мнением, которого единодушно придерживались германские генералы. Манштейн, старый товарищ Гудериана по Военной академии, служивший под командованием Секта как в военное, так и в мирное время, писал о «…внутреннем огне, который воодушевлял Секта, и о железной воле, сделавшей его вождем солдат».

Сект был новым главнокомандующим и столкнулся со сложнейшей задачей перестройки армии, глубоко завязшей в политике в то время, когда слабому правительству угрожали серьезные внутренние беспорядки. Едва он оправился от последствий инфаркта, как пришлось иметь дело с первым серьезным вызовом – намерением изолировать армию от политики, вызовом, который исходил вовсе не от остатков Добровольческого корпуса, вернувшихся из Прибалтики, обозленных и готовых в каждом встречном видеть виновника своих неудач. И конечно же, в их гуще находился честолюбивый фон дер Гольц. Официально корпус распустили, хотя многие его солдаты все еще находились в Прибалтике и в течение нескольких последующих лет возвращались в Германию более или менее организованными группами, создавая свои объединения. Таких людей, как фон дер Гольц, не так-то просто было вытеснить из политики. В марте 1920 года произошел переворот, которого так долго ждали и боялись. Подразделения Добровольческого корпуса с различных сторон повели наступление на Берлин и выступили в некоторых других городах в поддержку путча, организованного Вольфгангом Каппом, гражданским служащим, в политике оказавшимся дилетантом. При поддержке Людендорфа Добровольческий корпус и те, кто по-прежнему видел в нем силу, способную спасти Германию, оказали сильное давление на правительство и создали в Берлине свой собственный марионеточный режим. Сект отказался выполнить просьбу правительства использовать рейхсвер против Добровольческого корпуса, сказав: «Неужели вы стали бы устраивать у Брандербургских ворот сражение между войсками, еще полтора года назад плечом к плечу сражавшимися против общего врага?» Он взял продолжительный отпуск и тем самым недвусмысленно подтвердил свое намерение сделать армию аполитичной структурой. На его место Капп назначил фон дер Гольца, однако все это оказалось бесполезным. Всеобщая забастовка, объявленная по призыву законного правительства, быстро привела хилый режим Каппа к краху, и Сект смог вернуться к работе по реорганизации армии, которую теперь повел еще более решительно.

Несмотря на поход Добровольческого корпуса на Берлин и его ощутимое присутствие в других частях Германии, крови во время путча Каппа было пролито немного. 10-й егерский батальон, и вместе с ним Гудериан, находился в состоянии боевой готовности. Почти все ротные командиры были захвачены мятежниками в Гильдесгейме, однако им удалось отнять у мятежников оружие. Через пять дней все было кончено. Здравый смысл помог Гудериану преодолеть соблазн присоединиться к Каппу и фон дер Гольцу в их попытке установить военную диктатуру. Год спустя, во время беспорядков Макса Хельца, и в 1923 году, во время гитлеровского путча в Мюнхене, Гудериан продолжал быть лояльным к Секту и новому рейхсверу, который превращался в отдельный инструмент государства, контролируемый Главнокомандующим армией и действующий в интересах республики, а не против нее, тем более что рейхсвер принял присягу на верность новому строю.