Мой крестный. Воспоминания об Иване Шмелеве - Ивистион Жантийом-Кутырин Страница 13

Так как у него не было французского медицинского диплома, как и у многих других русских врачей-беженцев, то он не имел права лечить под своим именем. Он мог только иметь практику при клинике под ответственность французского врача. Надо сказать, что сплошь и рядом французские врачи оказывались очень понятливыми по отношению к их русским бедствующим коллегам и их опекали.

Шмелевы и Серовы очень дружили. Летом мать и дочь приезжали в Капбретон, гуляли все вместе в лесу, по дюнам и по берегу океана. Отец же надолго оставался в Париже, где работал при клинике. Мать и дочь всегда одевались в белое. Тетя Оля прозвала их стрекозами, ей казалось, что они как бы порхали по дорожкам. Обе они были очень набожны, чувствительны и по характеру сблизились с тетей Олей.

Надо сказать, что малышом я что-то вроде как влюбился в Ирочку. Она водила меня в лагерь разведчиков, расположенный на берегу одичавшего канала Буре. По дороге я ей наверняка надоедал моими бесконечными вопросами – почему, да отчего? – Мне все хотелось знать, несмотря на пословицу, которой мне не раз грозили: «много будешь знать – мало будешь спать, а мало будешь спать – скоро состаришься». Ирина терпела своего «банного листа» и ласково мне отвечала, как могла. Впоследствии она познакомилась в лагере со «старшим разведчиком» Кириллом Мамонтовым и вышла за него замуж.

М.А. Серова (жена др. Серова), Ивистион и И.С. Шмелев. Нач.1930-х.

Я снова встретился с ней много лет спустя, она уже была старушкой, у нее на квартире (93, Boulevard Murat, 75016 Paris, 7éme étage), и даже ее не узнал. Она заботилась о своем парализованном муже, после сердечного удара. На ее лице всегда царила доброта, озабоченность о своем ближнем.

Но я что-то слишком увлекся, все хочется вспомнить, поделиться воспоминаниями о замечательных русских беженцах, с которыми мне посчастливилось сблизиться. Но, извиняюсь, я совсем отклонился от намеченной темы. Итак, продолжаю.

Сергей Михеич знал все сложности, связанные со здоровьем дяди Вани и тети Оли. Шмелевы всецело ему доверяли и обращались исключительно к нему. Он лечил также и меня.

Увы, когда у тети Оли случился сильный приступ грудной жабы, Серова в Париже не было. Дяде ванне пришлось экстренно вызвать другого известного русского врача Чекунова, который не знал об аллергии тети Оли к некоторым лекарствам и чтобы снять ее боли, он сделал впрыскивание какого-то болеутоляющего (мне помнится название вроде как «пантапон»), которое она не переносила и тетя Оля уснула навеки.

Дядя Ваня в отчаянии обвинил врача в убийстве, заплатил ему символически «30 серебряников», как в Библии Иуде.

Но надо сперва рассказать, как жили Шмелевы у себя на квартире, на «пятом» этаже.

Все материальные заботы лежали, конечно, на плечах тети Оли. Она и приводила квартиру в порядок, и ходила на базар, и стряпала, и за мной ухаживала, когда я там жил – вязала мне фуфаечки, кофточки, чулочки, кроила и шила рубашонки, лифчики, штанишки, мыла, штопала, гладила. При этом, она, как наседка, целиком обслуживала дядю Ваню, чтобы он мог всецело отдаваться своему писательскому делу.

Случалось, что дядя Ваня бродил по коридору, из комнаты в комнату. Тетя Оля меня тогда просила не шуметь – «дядя Ваня работает». Я, конечно, не понимал – дядя Ваня мысленно обдумывал будущий рассказ, потом садился за пишущую машинку и печатал. После, он читал черновик тете Оле и корректировал, считаясь с ее замечаниями, уже ручкой.

Вспомнилось мне сейчас, не знаю почему, что тетя Оля могла говорить только полушепотом, так как у нее были подорваны голосовые связки. Она мне рассказывала, что когда она была еще девочкой, какой-то пьяный мужик влез к ней в комнату, и она от испуга так закричала, что порвала связки, и с тех пор не могла громко говорить.

Ей все же удалось меня обучить некоторым песням. Мне и теперь слышится ее слабенький, ласковый голосочек. У меня сохранились в душе все мотивы и многие слова. Более полувека спустя я сам их пел своей жене Серене, обучая ее русскому языку и вспоминая добрую тетю Олю: