Николай Рерих. Запечатлевший тайну - Олег Болдырев Страница 13

Общество поощрения художеств имело богатую и славную историю. Н.К. Рерих вспоминал: "Среди деятелей Общества во все времена появлялись люди весьма значительные. Великая княгиня Мария Николаевна, а затем принцесса Евгения Максимилиановна долгие годы в качестве председателей Общества лично вносили свое благотворное влияние, принимая участие во всех благообразных делах Общества. Графы Строгановы, граф Паскевич, Островский, Балашов, Григорович, Верещагин, барон Фредерикс, Куинджи, герцог Лейхтенбергский, Рейтерн, Колзаков, Тевяшов, Мякинин, Стасов, граф Голенищев-Кутузов, Гнедич, Нечаев-Мальцев, Бенуа, князь Путятин и множество других известных деятелей и собирателей художества разновременно вносили труды свои на пользу учреждения…

В истории развития Общества поучительно было наблюдать, как из сравнительно небольшого кружка любителей художеств со времен Александра I Общество постепенно выросло в мощное учреждение, имевшее несколько домов, включавшее в себя наиболее многолюдную в Империи школу (более 2000 ежегодных учащихся), интереснейший музей, ряд изданий и устройство всем известных крупных выставок — все это входило в многообразную деятельность, объединенную стимулом — поощрение художеств.

Д.В. Григорович, незадолго до смерти своей, призвал меня в качестве помощника директора музея, в котором он значился директором. Это было очень интересное переходное время, когда в делах Общества еще принимали участие и старый граф Паскевич, и Баташов, и Колзаков, и Рейтерн, и сам столько потрудившийся для учреждения маститый и много видавший Дмитрий Васильевич Григорович. На многих выступлениях Общества еще отмечались старинные традиции. Еще недавно Император Александр III приезжал один в ранний час на передвижную выставку и отбирал знаменитые теперь картины для будущего Русского Музея. В биографиях Императора не вполне отмечалась эта благостная, характерная черта его личного участия в процветании национального искусства. Еще были живы в памяти Общества ценные дары музею, полученные через великую княгиню Марию Николаевну. Еще жив был старый сторож Максим, весь увешанный медалями, который был как бы неисчерпаемым сказителем былин о всяких достопримечательных былых днях Общества. Как сейчас еще вижу его серебристо-белую голову в значительных рассуждениях о разных знаменательных посещениях".

В том же году Николай Константинович защитил в университете диплом юриста на тему "Правовое положение художника в Древней Руси". Ему пригодились знания по истории родной страны, так упорно им приобретаемые, и Русская Правда, и летописи, и Стоглав, и Акты археологической комиссии. "В древней, самой древней Руси, — писал Н.К. Рерих, — много знаков культуры; наша древняя литература вовсе не так бедна, как ее хотели представить западники. Но надо подойти к ней без предубеждения, научно".

Первым картинам художника сопутствовали его многочисленные статьи "Иконный терем", "Искусство и археология", "На кургане", "По пути из Варяг в Греки" и др., публиковавшиеся в периодических изданиях. В них затрагивались важные темы охраны памятников истории и культуры, связи науки и искусства, огромной художественности ценности русской иконописи. Н.К. Рерих был в числе первых деятелей, понимающих значение иконы и призывавший к сохранению высоких образцов иконописи для потомков: "Помню, как мне приходилось представлять на благословение Иерархов и эскизы стенописи Святодуховской церкви в Талашкине под Смоленском, и иконостас Пермского монастыря, и мозаики для Шлиссельбурга, и роспись в Пскове. А иконы нашей иконописной мастерской, писанные как учащимися школы, так и инвалидами Великой войны, широко расходились по Руси и за границей, внося в жизнь истовые изображения Святых Ликов. Видимо мне, что из учащихся иконописной мастерской некоторые, проникнутые религиозными основами, приняли монашеский чин и подвизаются и ныне в монастырях. Еще не так давно имели мы трогательное письмо от одной нашей бывшей ученицы, сердечно благодарившей за наставление в иконописании, которое ей как монахине особенно пригодилось для украшения ее обители".

Вскоре после прихода Н.К. Рериха в Музей Общества поощрения художеств умирает Д.В. Григорович, на его место назначается М.П. Боткин, член совета Академии художеств, коллекционер, живописец, считавшийся консерватором в искусстве, родной брат известного врача лейб-медика Его Величества Сергея Петровича Боткина. По воспоминаниям Николая Константиновича, он "тогда писал против Боткина и критиковал его реставрацию Новгородской Софии. После этого мне казалось невозможным с Боткиным встретиться, а тем более сотрудничать. Но Балашев, бывший вице-председателем, был иного мнения. Со свойственной ему торопливостью он пригласил меня поехать вместе с ним к Боткину под предлогом осмотра известной боткинской коллекции. Прием превзошел всякие ожидания. Не только была показана коллекция самым предупредительным образом, но было заявлено о великом удовольствии встретиться в музее Общества, и таким образом все приняло совершенно неожиданные размеры. По поводу же моих статей о Софии было сказано, что Боткин читал их с огромным интересом. Конечно, еще много раз пришлось в деле столкнуться с академической рутиною Боткина. При выборах в академики именно Боткин произнес речь против меня, но когда избрание все же состоялось, то на другое утро Боткин уже был у меня, целовался и говорил, улыбаясь: "Ну и была битва, слава Богу, победили". Он не знал, что еще накануне вечером Щусев и Беренштам позвонили по телефону о положении дела. Так же точно Боткин был против моего назначения директором Школы, но когда и оно все же состоялось, он с улыбками и объятиями спешил оповестить о победе. Опасный был человек, но все-таки поблагодарю его за учебу, за вкоренившийся обычай быть на дозоре. И другие члены комитета занимались той же учебою. Так, например, после моего избрания секретарем Общества, председатель финансовой комиссии Сюзор пригласил меня вечером "потолковать о финансовых делах". Речь шла о большом бюджете и о разных цифрах, превышавших 200.000 рублей. Быстро Сюзор называл разные детальные цифры. Устно подводил итоги и делал всякие сложные сопоставления. Я также устно подавал реплики, и таким образом мы пробеседовали часа три. Затем совершенно неожиданно Сюзор попросил меня через два дня представить весь бюджет, включив в него все те многие детальные соображения, которые он называл. Я попросил его дать мне какие-либо записки по этому поводу, но он сказал, что записок он не имеет и даже не может повторить устно все им сказанное. При этом он добавил, улыбаясь: "Я удивлялся, видя, как вы надеетесь на свою память и ничего не записываете". Действительно, пришлось вызвать все силы памяти, чтобы не ударить лицом в грязь. Спасибо и за такую учебу…

Не буду таить, что Михаил Петрович Боткин в свое время доставил мне немало забот и хлопот. Шестнадцать лет потребовалось, прежде чем мы вполне сжились в работе, но и его вспоминаю всегда очень сердечно. В нем оставались черты воспоминаний Иванова и Гоголя. Сам он напоминал нам чем-то Ивана Грозного, а его страсть к собирательству примиряла с другими чертами характера. Во всяком случае, в конце концов, мы расстались с ним большими друзьями. Если Куинджи учил одним сторонам жизненной борьбы, то и М.П. Боткин, со своей стороны, вольно и невольно закалял волю и осмотрительность".

Такого вероломного, двуличного администратора, каким был М.П. Боткин коллеги откровенно не любили. Соответствующие воспоминания оставил, например, художник Игорь Грабарь: "Боткину доставляло физическое наслаждение вливать ложку дегтя во все бочки с медом, стоявшие на его дороге и почему-либо ему мешавшие. Не было такого хорошего и большого художественного предприятия, которого он не стремился бы сорвать. Делал он это столь мастерски, что его участие в очередной "пакости" не легко было установить: о нем больше догадывались".