Вивальди - Вирджилио Боккарди Страница 13

Но встал вопрос: кому посвятить эти двенадцать сонат? Отец убедил сына сделать посвящение графу Аннибале Гамбара, богатому венецианцу родом из Брешии, большому ценителю красоты и страстному поклоннику концертов в приюте Пьета. Поскольку это было первое его сочинение, готовящееся к печати, Антонио не раз наведывался в типографию, чтобы лично проследить, как идут дела с печатанием партитуры. Он был в раздумье: стоит ли на титульном листе помещать герб графа Гамбара? Его сомнения развеял Джован Баттиста и отговорил от такой затеи, сказав, что это могло бы выглядеть подобострастным заискиванием перед патрицием. Решено было поместить на титульном листе типографскую эмблему: царь Давид, играющий на арфе. Однако возникло ещё одно сомнение: следует ли указывать сан Антонио?

— А чего тут думать, — заметила Камилла, которая, сидя за своим вязаньем, до того молча слушала рассуждения мужа и сына. — Всем в Венеции известно, кто такой наш дон Антонио.

По настоянию матери, а может быть, и по собственному желанию, перед именем автора издатель напечатал слово «дон» и тем же шрифтом набрал фразу «венецианский скрипач и профессор», но без ссылки на приют Пьета, ибо пока Антонио Вивальди, в отличие от отца, не считал свою преподавательскую деятельность достойной упоминания на титульном листе партитуры.

Коль скоро вопрос с посвящением был решён, пришлось подумать о том, в каких выражениях написать его. Просмотрев многие партитуры, Антонио увидел обычные штампы и общие места текстов, в которых авторы выражали извинение за свой скромный дар и воспевали, не скупясь на эпитеты, достоинства знатного лица, которому посвящалось само сочинение… Тогда он решил выбрать нечто среднее и довериться вкусу почитателя прекрасного, каким слыл граф Гамбара. Он так и написал: «Прошу Вас, Ваше Сиятельство, тонкого ценителя музыки и красоты, защитить сей труд от суровой критики и предвзятости нынешних хулителей, слух которых огрубел, и они стали глухи к истинной гармонии звуков. Преисполненный уважения и доверия начинающий автор посвящает Вам этот свой первый опус».

Дом на площади Брагора стал тесен. Дети подросли, и места для ночёвки в двух комнатах всем не хватало. Не спать же на кухне?

Самый младший, восьмилетний Изеппо Гаэтано, вынужден был тесниться в родительской постели между Джован Баттистой и Камиллой. Маргарита была девушкой на выданье, да и двадцатисемилетний священник Антонио часто нуждался в уединении. А как разместить Чечилию, Бонавентуру, Дзанетту и Франческо? На семейном совете было решено сменить жильё. По этому поводу больше всех горевала Камилла, ибо это был её родной дом, где она выросла. Более того, ей так не хотелось расставаться со своим приходом и с обходительным доном Лоренцо, к которому она часто обращалась за советом и во всём ему доверяла. За поиски нового жилья с особым рвением взялась старшая дочь Маргарита, мечтавшая о замужестве и горевшая желанием поскорее покинуть тесный родительский кров. Вскоре ей удаюсь найти неподалёку на площади Святых Филиппа и Джакомо пустующий просторный дом, принадлежащий монахиням из Сан-Дзаккерия, за 42 дуката арендной платы в год.

Весть разнеслась по округе с быстротой молнии. После стольких лет жизни на площади Брагора семейство Вивальди расставалось с родовым гнездом. Но уж коли такое случилось, жители соседних улочек решили отметить это событие. Дон Лоренцо поручил ризничему Феличе и зеленщице Кате организовать прямо на площади угощение по такому поводу, но не столь обильное, как было при рукоположении дона Антонио. В последнее воскресенье ноября настоятель церкви Сан-Джованни ин Брагора оповестил с амвона прихожан, что Рыжие покидают насиженное гнездо. Площадь заполнили друзья, знакомые и просто обитатели окрестных переулков, привлечённые накрытым столом у фонтана. Приглашая провожающих наполнить бокалы белым шипучим вином, так подходящим к предложенным на закуску вяленым рыбёшкам, кальмарам, рачкам и неизменным в эту пору жареным каштанам, Джован Баттиста заверил, что его цирюльня всегда будет открыта для постоянных клиентов обоего пола, да и сам он с чадами и домочадцами переезжает не в далёкую Францию, а всего лишь на соседнюю площадь в десяти шагах отсюда.

— Единственно, о чём нам приходится сожалеть, — признался он, — это расставание с приходом, с которым столько всего в жизни связано. Надеюсь найти и в Сан-Проволо таких же добрых пастырей.

Этот переезд был близким, а потому не понадобилось нанимать peata, плоскодонку с гребцами и грузчиками. От старого дома 9 на Брагора до дома 4358 на площади Святых Филиппа и Джакомо нужно было пересечь лишь три моста, и весь скарб с лихвой уместился на трёх больших тележках. От желающих пособить не было отбоя.

На новом месте всё было непривычно. Не было двух колодцев, у которых женщины собираются за водой, и небольшого рынка с рядами торговцев рыбой и зеленью, когда, казалось, жизнь всех соседних домов сливается с жизнью площади, являя собой единое целое. Пожалуй, новый квартал аристократическим не назовёшь, но всё в нём было чинно и благородно. Сразу же за мостом возвышалась громада базилики Сан-Марко, чуть далее — Дворец дожей и правительственные здания. В новом доме всем места хватило. У родителей теперь появилась своя спальня, а дочери и сыновья по отдельности разместились в своих комнатах, и у дона Антонио оказалась небольшая каморка с кроватью, платяным шкафом, полкой с нотами и рабочим столом, подаренным приютом Пьета. В доме были светлая прихожая и большая кухня с плитой и камином. Наконец Вивальди обзавелись просторным удобным жилищем, о котором мечтали годами.

Как и предполагалось, первый напечатанный издателем Сала опус молодого священника, красующийся теперь в витрине нотного магазина, породил немало досужих разговоров и пересудов в кафе и художественных кругах города. Особый интерес он вызвал в известном салоне молодой художницы Розальбы Каррьера, чьи работы, выполненные пастелью, пользовались большим спросом среди местной и заезжей аристократии. В её доме на Сан-Вио чуть ли не каждый вечер собирались поэты, музыканты, художники и непременная на таких встречах золотая молодёжь. Именно там на одном из вечеров кто-то пустил слух, что опубликованные сонаты написаны не кем иным, как бравым скрипачом и брадобреем Джован Баттистой, отцом новоявленного композитора в сутане. Другие «знатоки» стали сравнивать их с сочинёнными одиннадцатью годами ранее «любительскими», по определению самого автора, сонатами Альбинони, а Антонио Вивальди, мол, всего лишь переработал их слегка и выдал за свои. Кому-то из гостей салона вспомнился сонатный цикл Корелли с его знаменитым финалом follia, и Вивальди, считали они, дабы показать свою виртуозность, по примеру римского маэстро сделал финалом своих двенадцати сонат вариации на тему этого произведения Корелли, используя ритм старинного танца сарабанда, к музыкальной теме которого часто обращались многие композиторы.

Само собой разумеется, разноречивые суждения, распространяемые по городу, порой доходили и до слуха Вивальди. Но отец с сыном старались не обращать на них внимания. С некоторого времени дон Антонио по настоянию отца стал посещать дома патрициев, в том числе дворец Гамбара и литературный салон монсеньора Оттобони. Ему приходили приглашения на приёмы у принца Эрколани и французского посла Де Помпонне. Джован Баттиста старался внушить сыну, который пытался порой уклониться от посещения светских раутов, ссылаясь на занятость, что это необходимость, а отнюдь не желание выставить себя напоказ и покрасоваться на людях. Это — часть избранной им профессии, ибо служение искусству требует жертв. Действительно, по прошествии некоторого времени после выхода в свет op. I из двенадцати сонат посол Де Помпонне устроил у себя во дворце близ церкви Мадонна дель Орто благотворительный концерт, собранные средства от которого пошли на восстановление пострадавшего от недавнего пожара женского монастыря Сан-Джироламо. Вместе с Антонио Вивальди в концерте приняли участие генуэзский тенор Джованни Паита и примадонна театра Сан-Кассьяно сопрано Джулия Маркезини. Это был первый шумный успех в Венеции молодого композитора и скрипача в сутане, о котором уже на следующий день заговорили в городе. Его виртуозная игра вызвала бурный восторг знати и почитателей музыки, собравшихся во дворце.