Мифы о Китае. Все, что вы знали о самой многонаселенной стране мира, - неправда! - Бен Чу Страница 13

Лу Синь ставил перед собой ясно определенную цель. В 1906 году, будучи студентом медицинской школы в Японии, он был потрясен безучастным отношением своих однокурсников‑китайцев к показанной им на слайде сцене: японский солдат отрубает голову их обвиненному в шпионаже соотечественнику. Этот случай заставил Лу Синя отказаться от медицинской карьеры. Он пришел к выводу, что каким бы крепким ни было физическое здоровье нации, оно не избавляет ее от умственной и моральной немощи, превращающей людей либо в пушечное мясо, либо в безучастных созерцателей несправедливости. Лу Синь решает, что его призвание — исправление национального характера китайцев посредством литературы. Он писал: «Я превратился в борца за реформирование культуры».

Тем не менее по-настоящему нож в тело традиционной китайской культуры вонзили коммунисты. Вопреки попыткам некоторых партийных функционеров старшего поколения, таких как Лю Шаоци, найти обоснование коммунистической революции в цитатах из древних мудрецов — Конфуция и Мэнцзы, главной целью тех, кто захватил власть в 1949 году, была вовсе не преемственность, а разрыв с исторической и идеологической традицией.

Леденящее душу стихотворение Мао Цзэдуна точно передает разрушительную суть его режима:

Революция — это не званый обед,

Не литературное творчество,

не рисование или вышивание;

Она не может совершаться так изящно,

так спокойно и деликатно,

Так чинно и учтиво.

Революция — это восстание,

Это насильственный акт одного класса,

Свергающего власть другого класса.

Первая строка стихотворения хорошо известна, но не менее важен смысл, заключенный в следующих за ней строчках. Спокойствие, деликатность, учтивость и благородство мгновенно узнавались как традиционные конфуцианские добродетели. Мао очень ясно выражал свою позицию: он «ненавидел Конфуция с восьмилетнего возраста». Согласно Мао, «борьба между старой и новой культурой должна вестись не на жизнь, а на смерть».

Свои идеи он воплощал на практике. Маоистская кампания против «четырех старых» — старых идей, старой культуры, старых обычаев и старых привычек эксплуататорских классов — в период культурной революции 1960‑х и 1970‑х явилась откровенной атакой на конфуцианство. Во времена цинской династии существовал закон, по которому сын, ударивший отца, мог быть обезглавлен. Во время культурной революции детей подстрекали доносить на родителей и разоблачать их как классовых врагов. Конфуций проповедовал почитание учителей и уважение к учению; Мао учил китайскую молодежь, что «бунт оправдан». В период хаоса между 1966 и 1976 годами учителей мучили и избивали, иногда до смерти, их же собственные ученики.

Некоторые хотели бы списать эти годы как кошмар, в который маленькая идеологическая клика ввергла ни в чем не повинное население. К сожалению, сделать это будет нелегко. Как это ни печально, культурная революция захватила воображение народных масс. Она попала на благодатную почву издавна существовавших в китайском обществе противоречий и конфликтов. По мнению пережившего этот период китайского историка Мобо Гао, культурная революция «втянула в свою орбиту гигантское количество обычных людей, которые строили свою жизнь в согласии с предложенным им выбором и в соответствии с идеями и ценностями, впитанными в течение многих лет».

После смерти Мао охватившее общество безумие стихло, и нападки коммунистической партии на традиционную культуру Китая смягчились, однако оппозиция интеллигенции старой культуре, которую она считает удушливой и отсталой, не прекратилась. В 1984 году тайваньский писатель Бо Ян написал «Отвратительных китайцев» [4], вложив в них такое же негодование, как то, что испытывал шестьюдесятью годами ранее Лу Синь, сочиняя своего «А‑Кью». «Эта культура, начиная со времен Конфуция, не произвела ни единого мыслителя! — жалуется он. — Всякий умеющий читать занят комментированием идей Конфуция или его последователей; они не имеют собственных оригинальных идей, поскольку наша культура не дозволяет им их иметь, поэтому им остается только пытаться как-то выживать в этом стоячем болоте». Бо сравнивает китайскую культуру с чаном протухшей соевой пасты. «Издаваемое чаном зловоние делает китайцев отвратительными в глазах всего мира», — декларирует он.

Пекинские власти наложили запрет на ввоз в страну книги Бо, но интеллигенция материкового Китая настроена подобным же образом. В июне 1988‑го китайское телевидение показало шестисерийный документальный фильм «Элегия о Желтой реке». Основной идеей фильма было утверждение, что Китай, сравниваемый с илистой Желтой рекой (Хуанхэ), всегда находился под гнетом собственной традиционной культуры. Никакие китайские знаковые святыни не избежали критики, даже Великая стена, о которой в фильме сказано, что она символизирует собой «изоляционизм, консерватизм и неэффективную оборону». Столь же радикальным выглядел и предлагаемый «Элегией о Желтой реке» выход. Авторы фильма убеждали соотечественников заняться созданием новой культуры и распахнуть страну навстречу голубому океану внешнего мира: «Желтая река дала нам все, что могла. Она не в состоянии вернуть нас к истокам цивилизации, созданной нашими предками. Наша задача — создание совершенно новой цивилизации, той, что не может проистечь из Желтой реки. Мутный отстой старой цивилизации скопился в кровяных сосудах нашей нации, как ил на дне Желтой реки. Его следует смыть с помощью великого половодья».

Фильм вызвал горячую полемику и способствовал росту политического радикализма среди студенчества, приведшего, в свою очередь, к массовым демонстрациям 1989 года в поддержку демократии.