Отступление - Давид Бергельсон Страница 13

— Да вы для меня ничем не лучше портного Шоелки, с которым я выпиваю у Зайнвла.

О, Ракитное сразу им заинтересовалось. И восемнадцатилетняя дочь Азриэла Пойзнера Хава влюбилась в него. Хава Пойзнер не раз обещала родителям, что не будет с ним встречаться, но каждую пятницу бежала вечером к Бромбергам и ждала, не придет ли он.

— Правда ведь, — говорила она мадам Бромберг, — у него такое необычное лицо, такой высокий лоб…

Но это было давно, целых пять лет назад.

А теперь она растравляет ему душу, повзрослевшая, расцветшая Хава Пойзнер, и конца этому не видать. Ей назло он волочится за служанкой Хайкой и всем говорит, что женится на ней, но Хаве Пойзнер до этого и дела нет. Прегер помнит, что она уже вторую неделю в окружном городе, а без нее Ракитное кажется пустыней в эти прекрасные летние дни. Он смотрит в потолок и размышляет: «Чего же Хаве Пойзнер от него надо?» И еще: «Рано или поздно она его замучает до смерти».

Вдруг раздается тихий стук в дверь, и за ним, еще тише, осторожно входит богатый родитель с холеным поповским лицом. Он выглядит как-то не так, видно, неловко ему, словно он заявился на буднях с праздничным визитом.

От неожиданности Прегер забывает, что пенсне лежит на столике, обитом черной клеенкой, и машинально прижимает три пальца к переносице. Но вот он надевает пенсне и поднимается.

— Садитесь, пожалуйста, — приглашает он Азриэла Пойзнера, а сам не смотрит на него.

С минуту они сидят молча.

— Я уже давно должен был нанести вам визит, — произносит Пойзнер, улыбается и в легком поклоне сгибает широкую поповскую спину.

Оба по-прежнему не смотрят друг на друга.

Пауза.

Прегер уже пришел в себя, но не может понять, что означает это посещение. Между ним и богатым, известным торговцем, отцом его любимой девушки, все отношения порваны раз и навсегда. Он больше не бывает в их доме. Как-то зимой, на Хануку, Прегер под вечер подошел к новому дому Азриэла Пойзнера на полукруглой площади и увидел, что у парадной двери ждут разукрашенные сани, запряженные парой лошадей. Не иначе как польская упряжка молодого Деслера. Весь вечер сыпал снег, возчик дремал, сгорбившись, а внутри, в ярко освещенном коридоре, куда вошел Прегер, стояла в одиночестве жена Пойзнера и с превеликой нежностью гладила новенькую, с иголочки, кунью шубу, висевшую на вешалке. Чья же это была шуба, уж не Деслера ли? На Прегера женщина даже не взглянула.

— Слушайте, — спросил Прегер, не спеша протирая снятое с носа пенсне, — у вашего мужа, кажется, тоже есть настоящий куний тулуп?

— Есть, — ответила жена Пойзнера, не обернувшись, — только уже старый совсем, поношенный.

А сама все гладила шубу Деслера. Прегер ушел и всему городу передал, что он тогда сказал жене Пойзнера.

— Вы со своим мужем, — сказал он ей перед уходом, — вы со своим мужем тоже когда-то были новыми; наверно, когда-то вы были похожи на людей, но теперь поизносились… Сильно поизносились и постарели.

С тех пор он больше не переступал их порога. Полгода он не был в их доме, и вот на тебе — дождался ответного визита в боковой комнате у почтаря Зайнвла. Но почему так заметно, что Пойзнер зашел лишь на несколько минут, не больше? Зашел и сидит как на иголках.

— О вас, Прегер, — говорит он, — я всегда был самого высокого мнения. Голова у вас — дай бог каждому, и я не сомневаюсь, что моей дочери вы настоящий друг, может быть, лучший друг. Было бы не так, я бы к вам не пришел.

Прегер чуть не подскочил на месте.

— И что же? — спрашивает он, не поднимая глаз.

Но Пойзнер в ответ только слегка кивает головой.

— М-да, — говорит он и ждет.

И улыбается.

— Вы ведь, — говорит он, — уже далеко не молоды. Что ж вы так нетерпеливы?

Это намек: Прегер и без того не пара его дочери, но он к тому же еще и старше ее, гораздо старше.

— В городе, — продолжает Пойзнер, — слишком много говорят о вас и моей дочери. Наверно, вы знаете об этом не хуже меня. Уже несколько лет говорят на каждом углу, И наверно, вы знаете, что в последнее время к ней приезжает молодой Деслер из Берижинца, инженер Деслер. Но я верю, что вы моей дочери настоящий друг… И человек порядочный…

Прегер не выдерживает.

— Так чего вы хотите? — спрашивает он и резко поднимается. — Чего вам от меня надо?

Но Пойзнер спокоен. Он улыбается:

— Чтобы прекратить эти толки, я прошу вас, ради меня, ради моей жены и дочери, уехать из Ракитного месяцев так на пять-шесть.

— Ради вашей жены и дочери?!.

Что вдруг нашло на Прегера? Что его так обожгло? Он не может найти слов. С силой прижал пенсне к переносице и принялся шагать по комнате из угла в угол. Только через минуту, когда Пойзнер уже вышел за дверь, Прегер опомнился. Он выбежал к распахнутым воротам и во весь голос прокричал Пойзнеру вслед:

— Эй, слышите? Вы чрезвычайно благородный человек, вы, и ваша жена, и ваша дочь! Чрезвычайно благородный человек…

* * *

Через пару дней Прегер устроил у себя попойку. Он даже не задернул занавески и окно оставил открытым. Плевать, что о нем будет говорить все Ракитное. Лишь бы весело было.

— Вот вы тут сидите, — кричал он портному Шоелке, жуликоватому парню, который выбивает для агента Залкера долги, — а два дня назад на этом месте сидел сам Азриэл Пойзнер!

И все за столом хохотали, хотя никто толком не понимал, что в этом смешного. Залкер, агент по продаже швейных машин Зингера, щуплый, по-мальчишески быстрый, потирал ручки и радостно улыбался в седоватые усы, будто неожиданно попал на обрезание к гостеприимным хозяевам. После четвертого стакана его плутоватое личико и крепкая, жилистая шея пошли красными пятнами, он вместе со стулом откинулся назад, к стене.

— Чтоб я так жил, Прегер, — сказал он, — идите ко мне в компаньоны. Чтоб мне помереть, если вы не будете зарабатывать в пять раз больше, чем с хозяйскими сорванцами в талмуд-торе.

В ответ Прегер наполнил стаканы.

— Давайте выпьем за то, — предложил он, — чтобы все наши благородные и уважаемые хозяева лопнули, да поскорее.

Оба отвечают взрывом хохота, и агент Залкер, и портной Шоелка. Разбитной малый с черным цыганским чубом над низким лбом и большими бегающими глазами, от радости он не может усидеть на месте. Почтарь не отрываясь смотрит через открытую дверь в коридор, а Шоелка с полным стаканом в руке тянется к Зайнвлу и клянется, что всем простым людям в Ракитном Прегер как отец родной:

— Настоящий друг, чтоб я так жил… А голова какая, а? Всю Тору знает с комментариями…

Почтарь Зайнвл вздернул бороду, затянулся папиросой и выпустил в потолок струю дыма. Когда-то, в молодости, он донес на троих евреев и за это на пять лет был отлучен от общины, жил отдельно от всего города. С тех пор он отвык разговаривать, все время молчит, только улыбается в рыжую бороду, чуть тронутую сединой. Целыми днями простаивает, опершись на ворота, курит папиросу, вставленную в длинный деревянный мундштук, и ждет десять своих упряжек, которые развозят по округе депеши. Он не забыл, что когда-то донес на троих евреев. Прегера, своего квартиранта, он уважает, очень уважает, но молчит, не знает, как об этом сказать. Вдруг он уходит к себе, возвращается с двумя зажженными свечами в субботних подсвечниках и ставит их на стол перед Прегером. Может, он думает, что так будет веселее? Или просто хочет, чтобы его, почтаря Зайнвла, заметили?