Невозвратные дали. Дневники путешествий - Анастасия Цветаева Страница 13

Мы идем домой, я молюсь. Андрей пытается развеселить, сколько раз он бывал в таких переделках… Женя — ласкова. Она понимает меня. В наших комнатах горит электричество. Вот тут мы так весело пили днем чай… Как это давно!

Вечер без него, с незнаньем, что с ним — бесконечен. Нет, мужская душа — потемки! Женщина не могла бы уйти на так долго, так заставить тревожиться! Они — из другой породы камней… Мы вышли с Женей походить перед домом. Пики гор пламенели в лунном свете. Я кончала молитву св. Пантелеймону ^[83]. Шелест шагов, тень.

Женя, сжав мою руку, насмешливо, нежно, все вместе:

— Вот он, Твой Валерик…

Господи, Ты услышал! С нежнейшей улыбкой наклоняется ко мне лицо целого и невредимого моего мальчика. Золотые глаза с сыновней, братской, с волшебной нежностью на меня глядят. Сжав мне руку:

— Я далеко зашел. Было чудно в горах! Я купался. Я очень спешил назад!..

— Ужин позади. Нет, Женя не пойдет ни на какую лунную прогулку!

— Устала! Идите одни!

— Нет, Женечка, ты пойдешь… Потому что не идти — это свинство! Ты пойми: Новый Свет, еще в прошлом году собирались…

Темные, как самая темная ночь, глаза Женины почти так хороши, как в юности. Даром что наши лица — в морщинах! Ей доступны человеческие чувства! Сдается.

Мы выходим счастливой ватагой вчетвером, в черные тени домов, гор, в указанное нам зрелище чьего-то очертания на скале, когда луна встанет вон там… Море плещет ритмично и нежно, почти штиль, стоит волшебная лунная ночь. Но Женя и Андрей идут медленно, мы — быстрее, и мы исчезаем за поворотом скалы. Справа — море, глубоко внизу, воздушное от лунного света. Края бухты обнимают его тесным объятьем (в Коктебельском объятье — широко, отпускает на волю)… Слева крутая скала горит лунным блеском. Валерик крепко держит меня под руку. Его голос — глухой, близкий сейчас, слышен мне во всей тонкости интонаций, как бы пронизан лунным лучом. Он рассказывает мне о себе. О Тане, которую он любил с каким-то безумьем — такая любовь не могла длиться, она была обречена на разрыв. Но сразу после нее настало, как бедствие, новое счастье. (Слушаю и понимаю: страсть.) Нонна была хороша… несравненна! Но она не была умна… Но талантлива! (Слушаю, в легком трепете — удивительна мужская душа… Никогда бы не могла любить глупого человека…) Но любовь его к его Нонне врастает в меня весомо, как скала, мимо которой идем. Она была старше его на 15 лет. Замужем. Металась между мужем и ним — он устал ждать. Измучился. И тут, может быть, чтобы найти выход — он согласился стать мужем женщины, с которой учился, она, как он, лечилась в психиатрической больнице и убедила его жениться на ней как спасенье ему и ей. Он весь еще был — с Нонной, но после двух недель теснейшей дружбы с мужем Нонны он потерял пути веры в единство с нею, — а тут был человек, которую он жалел — хоть кому-то сделать добро… Но из брака ничего не вышло, это был ад. Родился мертвый недоношенный ребенок (он не хотел ребенка, она настояла), ее подруги считают его чуть ли не убийцей. Он уходил от жены, не мог с нею быть… Уезжая в конце лета в Крым, он ей сказал, что он с нею расстается. Им предстоит развод.

Я молча сжимаю руку его, как руку заблудившегося ребенка, мне дорога его Таня, и Нонна, и все, кого он любил с юности, но этот надуманный, насильственный брак (к ней, он говорит, не было даже влеченья!) — мне чужд. Этот брак изломал его жизнь! Его душа открыта моей с удивительной тягой. В прозрачности. Растворена в этой лунной ночи. Лицо ангела надо мной! Лунно-белое! Темны темнотой теней, горных теней — глаза! Мы идем назад (море слева, скалы — справа), и снова повернув — море справа, мы встречаемся и расходимся с Андреем и Женей, киваем друг другу и вновь растворяемся в свете луны, как ель над скалой, голубая от лунного света… Через несколько дней Женя о ней написала: