Жизнь и шахматы. Моя автобиография - Анатолий Карпов Страница 13

Получив вожделенную бумажку, хватаем такси и просим водителя ехать как можно быстрее. Мы не боимся опоздать на рейс в Амстердам. Он во второй половине дня, и времени еще предостаточно. Но дело происходит в пятницу, а по пятницам все посольства и консульства работают до обеда. Приехав по адресу, выбегаем из такси, просим водителя подождать. Кому бы в современном мире пришло в голову оставить все вещи незнакомому таксисту и удалиться минут на тридцать-сорок решать свои проблемы. А тогда и мысли не возникало, что что-то может случиться: уедет, обманет, украдет.

Посольство Венесуэлы располагается на одиннадцатом этаже большого шестнадцатиэтажного здания. Поднимаемся на лифте и оказываемся посреди четырех темных коридоров, не зная куда бежать и что делать. Нам навстречу по одному из коридоров идет человек, Штейн бросается к нему и спрашивает по-испански:

– Посольство Венесуэлы, где посольство Венесуэлы?

– А кто вы и по какому вопросу? – по-испански же интересуется человек.

– Мы – советские шахматисты, летим на турнир в Каракас по приглашению президента. Нам должны здесь поставить визы.

– Вам необыкновенно повезло, сеньоры.

– Почему?

– Я – посол, и я как раз уходил с работы. Минутой позже мы просто разминулись бы с вами в лифтах.

В кабинете посла возникает ощущение удачно оконченного забега. Путешествие только началось, мы даже не достигли места назначения и тем более не сделали ни одного хода на шахматной доске, но кажется, что свернули горы и совершили невероятное. Наконец-то можно расслабиться, не волноваться, позволить себе пару минут спокойно посидеть и не чувствовать сердцебиения, не слышать, как внутренний голос постоянно подгоняет тебя: «Быстрее! Быстрее! Быстрее!» Как же здорово иногда без всяких мыслей сидеть в глубоком кресле уютного кабинета в спокойном ожидании. Вот сейчас посол заполнит анкеты, сейчас наклеит фотографии… От этой мысли моментально холодею: про фотографии я совершенно забыл. Да, когда собираешься выезжать, надо сдавать фотографии в МИД, но я с готовым паспортом впервые в посольстве другой страны, и, в конце концов, мне всего девятнадцать. Вопрос посла прозвучал одновременно с появлением мурашек на моем теле:

– Ваши фото?

Штейн протягивает свои карточки, я в растерянности сообщаю:

– У меня нет.

Лицо посла вытягивается в недоумении: видимо, он впервые видит человека, который явился за визой, не позаботившись о снимках.

– Ну, я не знаю, – изрекает он наконец. – Ума не приложу, где здесь поблизости автомат.

Мы со Штейном моментально переглядываемся. Делать нечего, была не была, и Леонид Захарович протягивает послу еще один конверт:

– А такие подойдут?

В конверте четыре мои фотографии: на одной выпученные глаза, на другой перекошенное лицо, третья в духе Эйнштейна с высунутым языком, а четвертая могла бы оказаться приличной, если бы было четко видно, кто на ней изображен. Еще одно странное стечение обстоятельств. Представим себе, что сотрудница «Аэрофлота» в аэропорту Ле Бурже оказалась бы любезной и решила наши проблемы за пять минут. Мне нечего было бы сейчас предъявить послу. Ведь пока мы ждали, когда справочная выполнит наш запрос, успели немного побродить по аэропорту и наткнулись на автомат, делающий снимки. Штука, которую советский человек не мог себе даже представить. Как тут не позволить себе подурачиться вволю. Подурачились. Возможно, где-то в архивах посольства Венесуэлы во Франции сохранились анкеты двенадцатого чемпиона мира по шахматам, президента Советского фонда мира, депутата Государственной думы Российской Федерации, где на снимках он выглядит, скажем так, не совсем официально. Визу в моем паспорте украсила четвертая фотография, на которой с трудом можно было различить человека, и проверяющим на каждой границе пришлось потом долго вздыхать, проклинать посольских и горестно качать головой.

Дальше добирались мы в Каракас без приключений, но в самолете из Амстердама Штейн вспомнил, что оставил в зале Ле Бурже на сиденьях свой плащ. Не знаю, зачем понадобился Леониду Захаровичу плащ в экваториальной Венесуэле в июне месяце. Рука судьбы, вероятно, была уверена в том, что этот предмет одежды ему не пригодится, а потому приберегла его и заботливо хранила на тех же сиденьях до нашего возвращения в Париж.

А после Парижа снова Москва, охваченная летним ливнем, который наконец дарит моей обожженной в Каракасе коже долгожданное облегчение. Интересно, что в Венесуэле на меня произвел впечатление номер люкс, в котором мы оказались по доброте аргентинского гроссмейстера, но люкс этот не шел ни в какое сравнение с номером, в котором мы со Штейном прожили два дня, отчитываясь о поездке в отделе выездов. Сто двадцать квадратных метров, на которых разместился даже рояль, тканные вручную ковры, богатые хрустальные люстры. Где сейчас все это великолепие гостиницы «Москва», перестроенной во времена Лужкова в «Four Seasons», где чудесный малахитовый вестибюль ее ресторана? Все ушло, кануло в пропасть алчности и беззакония. Но живы воспоминания о былом, о былых поездках, о былых соперниках, которые часто становились добрыми попутчиками и славными приятелями, как это случилось со Штейном, ставшим для меня Леней, несмотря на семнадцатилетнюю разницу. Сколько всего он мог бы успеть, сколько еще вершин покорить, сколько призов и титулов заработать своим бесспорным талантом, если бы не внезапная смерть в семьдесят третьем году. Говорили, что организм не выдержал прививок, сделанных ему перед межзональным турниром в Бразилии, но организму было всего тридцать восемь. Нелепо, страшно, бессмысленно. Величайший гроссмейстер, хороший друг и очень смелый, достойный человек. Рассказывали, что когда в шестьдесят седьмом году он выиграл турнир, посвященный пятидесятилетию советской власти, органы настойчиво просили его подписать обращение против израильских агрессоров в Палестине, но Штейн наотрез отказался, не побоявшись пойти против системы и открыто продемонстрировать свою гражданскую позицию. Сейчас, когда людям может прийти в голову играть на гитаре и вопить нецензурные тексты в храмах, выводить детей на митинги и обнажать в соцсетях все, что можно и нельзя, сложно оценить смелость поступка Лени, но люди постарше, безусловно, оценят и многое поймут об этом замечательном человеке.