Берлин 1961. Кеннеди, Хрущев и самое опасное место на Земле - Фредерик Кемп Страница 123

В своем выступлении в ООН Кеннеди сделал упор на перспективе ядерного конфликта. Его речь произвела сильное впечатление. Каждое слово отражало озабоченность президента растущей напряженностью. «Само существование современного оружия – в десять миллионов раз более мощного, чем любое другое, какое мир когда-либо видел, и только в нескольких минутах от любой цели на земле, – это источник ужаса, раздора и недоверия».

«Ядерная катастрофа, распространяемая ветром, водой, страхом, может охватить великих и малых мира сего, богатых и бедных, идейных и не бравших на себя никаких обязательств. Человечество должно положить конец войне – или война положит конец человечеству», – заявил Кеннеди.

Кеннеди обрисовал свой план «общего и полного разоружения под жестким международным контролем». «Сегодня каждый обитатель этой планеты, – сказал Кеннеди, – должен думать о том дне, когда эта планета может стать необитаемой. Каждый мужчина, женщина и ребенок живет в условиях ядерного дамоклова меча, висящего на тончайших нитях, которые могут быть порваны в любой момент вследствие аварии, или просчета, или сумасшествия. Оружие войны должно быть уничтожено до того, как оно уничтожит нас».

Что касается Берлина, то президент только отметил, что считает оправданным беспокойство Советов относительно Восточной Германии, и в очередной раз высказал мнение, которое вызывало сильную тревогу видавших виды дипломатов, что американские интересы в Европе не простираются за пределы Западного Берлина. Позже Сэлинджер уверял, что той ночью Кеннеди ничего не изменил в тексте своего выступления в ООН, так как оно, в отличие от выступления 25 июля, не было слишком жестким и должно было удовлетворить Хрущева.

«Мы не придерживаемся жестких стереотипов, – сказал Кеннеди. – Мы не видим идеального решения. Мы признаем, что войска и танки могут какое-то время защищать страну, разделенную против ее желания, однако нам эта политика кажется неразумной. Но мы считаем, что возможно такое мирное соглашение, которое защищает свободу Западного Берлина и доступ союзников, в то же время признавая исторические и законные интересы других в обеспечение европейской безопасности».

Кеннеди закончил выступление на высокой ноте: «События и решение следующих десяти месяцев могут определить судьбу человека на последующие десять тысяч лет… И нас, сидящих в этом зале, будут вспоминать или как часть поколения, которое превратило планету в пылающий погребальный костер, или как поколение, которое сдержало клятву «спасти последующие поколения от бедствий, вызванных войной».

Он закончил речь предложением провести переговоры, не высказав ни единого упрека в адрес Москвы в связи с августовским закрытием границы. «Мы никогда не будем вести переговоры из страха, и мы никогда не будем бояться вступить в переговоры… Мы вместе спасем нашу планету, или вместе погибнем в огне».

Высокая риторика способствовала укреплению репутации Кеннеди как мирового лидера. Американский сенатор Майк Мэнсфилд назвал его речь «одной из великих речей нашего поколения». Однако в Западном Берлине те, кто слышал речь президента, обратили внимание на готовность Кеннеди пойти в дальнейшем на компромисс за их счет и то, что он не высказал намерения убрать разделявший их барьер.

Зато Восточная Германия была в восторге от его речи. Режим Ульбрихта назвал ее вехой на пути к мирному сосуществованию. Партийная газета «Нойес Дойчланд» назвала речь Кеннеди «замечательной, поскольку она продемонстрировала готовность Соединенных Штатов к переговорам».

Западногерманские авторы передовых статей сосредоточили внимание не на цветистых выражениях, а на невыразительном стиле изложения мыслей. «Бильд цайтунг» с горечью вопрошала, предполагала ли ссылка Кеннеди на «исторические и законные интересы других», что Москва имела право «расколоть Германию и отказаться от воссоединения».

Западногерманский министр иностранных дел Генрих фон Брентано на собрании партии Христианско-демократического союза, одним из основателей которой он является, сказал, что страна должна «напрячь все силы для борьбы с тенденциями урегулировать берлинский вопрос за счет Западной Германии».

Западногерманский канцлер Конрад Аденауэр жаловался друзьям, что президент даже не упоминал об объединении Германии в Организации Объединенных Наций. Кеннеди не обратился с традиционным призывом к общегерманским свободным выборам. Он, казалось, уступил во всех вопросах, связанных с Берлином. Аденауэр решил предпринять поездку в Вашингтон в надежде повлиять на Кеннеди, если уже не было слишком поздно.

Аденауэр настолько боялся, что Кеннеди может предать Западную Германию, что 29 августа через западногерманского посла Ганса Кролля передал секретное послание Хрущеву. «Две огромнейшие опасности, – написал он, – это когда танки стоят против танков на расстоянии всего нескольких метров, как это происходит сейчас в Берлине, и еще большая опасность в неправильной оценке ситуации».

В газете «Берлинер моргенпост» разгорелась читательская дискуссия относительно того, можно ли еще доверять американцам защищать свободу Берлина. Один из участников дискуссии из городского района Штеглиц спрашивал, не предоставил ли Запад Советскому Союзу свободу действий, чтобы он мог делать все, что ему заблагорассудится, в Западном Берлине до конца этого года. Другой читатель высказал мнение, что марксисты получили это право, поскольку американский капитализм создал общество изобилия, нерешительное и равнодушное.

Помимо этих писем было одно от Раймона Арона ^[86], известного французского философа, повторявшее предупреждение французского лидера Шарля де Голля, выступившего на той неделе по телевидению.

«Под угрозой не только судьба двух миллионов берлинцев, – написал Арон. – Вопрос, способны ли Соединенные Штаты убедить Хрущева, что не намерены уступать в хитроумной политической игре».

Жители Западного Берлина были в смятении. Генерал Клей приземлился в Штайнштюккене и установил патрули на автостраде. А на следующий день Кеннеди произнес речь, в которой даже не упомянул о существовании стены и о том, что восточные немцы ежедневно укрепляют ее.

Корреспондент «Нью-Йорк таймс» Джеймс Скотти Рестон написал, что Кеннеди «говорил как Черчилль, но действовал как Чемберлен». В той же статье Рестон сообщил о просочившейся в прессу записке Кеннеди относительно конфронтационных мер, предпринятых Клеем в Берлине, в которой президент спрашивал высших должностных лиц, почему его политика поиска переговоров по Берлину не находит понимания.

Читая сообщения разведывательных служб, Хрущев начал понимать, что жесткая линия Клея в Берлине была не чем иным, как смелой импровизацией отставного генерала, не получившей президентского благословения. Это свидетельствовало о явных разногласиях в политических кругах Соединенных Штатов, и, значит, пришло время изучить эти разногласия.