Вторжение в рай - Алекс Ратерфорд Страница 121

Почувствовав, что не в силах больше выносить страдания сына, Бабур повернулся и покинул комнату, а выбежав во двор, склонился и окунул голову в выполненную в виде лотоса чашу одного из фонтанов. Когда прохладная вода наполнила его ноздри и уши, только на миг возникло ощущение, что он мог бы разом избавиться от всей боли и страхов мира. Бабур неохотно выпрямился и вытер воду с глаз.

— Прости меня, повелитель.

Оглянувшись, Бабур увидел тощую фигуру астролога Хумаюна в ржавого цвета одеянии, всегда казавшемся для него слишком просторным. Бабур отбросил с лица мокрые волосы.

— Ты о чем?

— Я созерцал небеса, повелитель, пытаясь прочесть по ним божий замысел, касающийся моего господина. И в связи с этим обязан тебе кое-что сообщить. Жизнь сына в твоих руках. Если хочешь, чтобы он остался в живых, тебе придется принести великую жертву…

Бабур, сам того не осознавая, сжал запястье астролога.

— Чтобы спасти его, я сделаю что угодно.

— Ты должен отдать самое дорогое, что у тебя есть.

— Что именно?

— Это можешь знать только ты сам, повелитель.

Бабур повернулся и торопливо, хоть и спотыкаясь на бегу, устремился в крепостную мечеть. Пав на колени на каменный пол перед отделанной лепниной нишей михраба, он начал пламенно молиться, раскачиваясь, закрыв глаза, полностью сосредоточившись на обете, который приносил Аллаху.

— Позволь мне принести в жертву себя. Позволь взять на себя тяготы и боль моего сына. Пусть умру я, а не он… Прими мою жизнь.

Три казавшихся нескончаемыми дня и ночи Бабур сидел в своих покоях. Он забросил все дела, почти ничего не ел и не пил. Бабур знал, что ему следовало бы пойти к Махам, но мысль о том, что к его собственным страхам добавится еще и ее тревога за сына, ее единственное дитя, ужасала его. Камрану и Аскари, находившимся в отдаленных провинциях, он писать не стал — да и что бы он им сообщил? Что Хумаюна свалил недуг и у хакима мало надежды на благоприятный исход? Да хоть бы он и написал, им не поспеть в Агру вовремя. Не говоря уж о том, что Бабура изводило подозрение, которое он пытался гнать от себя и ничего не мог с ним поделать: возможно, Камран и Аскари не слишком огорчатся, узнав, что их старший брат при смерти.

Почему Бог не принял его жертву? Почему он все еще дышит, в то время, как жизнь Хумаюна висит на волоске?

Никогда прежде Бабур не впадал в столь глубокое отчаяние, как в эти бесконечно долгие часы. Как ни пытался он направить свои мысли в ином направлении, в итоге все кончалось тем же — бесконечной тьмой. Хотя смерть Бабури в свое время была воспринята им как утрата части себя, то было его личное горе. Если умрет Хумаюн, это тоже будет ошеломляющей личной утратой, ибо он сблизился с Хумаюном больше, чем со всеми остальными своими сыновьями, но этим дело не ограничится. Забрав жизнь Хумаюна, Аллах, таким образом, даст знать Бабуру, что все его усилия были напрасны, а достижения ничего не стоят, что новой державе во главе с новой, великой династией в Индостане не быть. Что не стоило подражать Тимуру, а тем паче пытаться превзойти его. Ему следовало бы смирить гордыню, не давать воли тщеславию и сосредоточиться на управлении горным краем, что остался за Хайберским перевалом.

Бабур бросил взгляд на свой дневник, лежавший открытым на низком столе. Что за нелепое самомнение: он искренне полагал, что у него уйма времени, чтобы научить сына искусству правления, ни разу даже не подумав о том, что до правления Хумаюн может и не дожить. У него возник порыв бросить дневник в один из очагов, так жарко полыхавших в спальне больного… Но чувствовал, что просто не может заставить себя снова пойти туда и стать свидетелем мучительного горячечного бреда.

— Повелитель…

Бабур обернулся и увидел одного из помощников хакима. Тот выглядел изможденным, щеки ввалились, темные мешки под глазами походили на синяки.

— Повелитель, мой господин просит тебя прийти.

Бабур устремился в спальню Хумаюна.

Абдул-Малик ждал его у входа, сложив руки на животе.

— Повелитель, твой сын издал страшный стон, и я подумал, действительно подумал, что настал его конец. Но потом он открыл глаза, посмотрел на меня и узнал… Он пока очень слаб, но лихорадка оставила его более неожиданно, чем поразила.

Хаким покачал головой, столь озадаченный, сколь и обрадованный.

— Повелитель, я никогда не сталкивался ни с чем подобным. Это чудо.

Хумаюн легким галопом скакал по залитому солнцем речному берегу под стенами Агры: на его защищенном толстой перчаткой запястье сидел черный ястреб в красном кожаном колпачке с хохолком. Бабур решил, что присоединится к нему позже. Он уже очень давно не выезжал на ястребиную охоту, однако сначала ему хотелось побывать в садах над Джамной и обсудить с садовниками возможность выращивать там еще и абрикосы. Неохотно он отвел взгляд от сына, к которому за четыре месяца, прошедших после его чудесного исцеления, в полной мере вернулась былая сила и энергия.

Бабур спустился по резной, сложенной из песчаника лестнице к маленьким воротам у основания крепостной стены. Снаружи начинались другие ступени, узкие, слегка тронутые лишайником: они вели к пристани, где его дожидалась золоченая барка. И тут неожиданно ощутил жгучую боль в желудке, столь сильную, что не удержался, охнул и покачнулся, схватившись рукой за балюстраду. Когда боль начала отпускать, он вздохнул глубже, но она тут же вернулась снова, на сей раз распространившись по всему телу. Закружилась голова, его повело.

— Помогите…

Сильные руки подхватили его под мышки, приподнимая. Кто это? Он с благодарностью поднял глаза, но не увидел ничего, кроме всепоглощающей тьмы.

— Кишечник не работает… он не мочится… и не ест. Вот уже тридцать шесть часов не принимает ничего, кроме воды, по несколько глотков.

— Не знаю уж, может быть, это отдаленные последствия воздействия яда Бувы?

Бабур слышал голоса — приглушенные, напряженные, встревоженные. О ком они ведут речь? Рот и язык у него такие сухие… Несколько капель воды протекли сквозь его пересохшие губы: он попытался проглотить ее, но это было так трудно… Он с усилием приоткрыл глаза: над ним склонялись размытые, неразличимые фигуры. А вот рот его увлажнился, кто-то мягко просунул туда ложечку с водой.

Теперь Бабур знал, что происходит и где. Он лежал в лихорадке, в пещере, скрытой среди складок гор, так что враги не могли его найти. Вазир-хан стоял возле него на коленях, вливая воду в его рот. Как только он поправится, они вместе поскачут в Фергану.

— Вазир-хан…

Его уста произвели лишь невнятный хрип.

— Вазир-хан…

Он попытался снова, и на сей раз получилось лучше. Громче и отчетливее.

— Нет, отец. Это я, Хумаюн.

— Хумаюн?

Бабур попытался вспомнить, кто это такой, но не смог.