Орлы императрицы - Лев Полушкин Страница 12

В приписке к «копии» о ее происхождении оставлена любопытная заметка: «Кабинет был запечатан графом Самойловым и генерал-адъютантом Ростопчиным. Через три дня по смерти императрицы поручено было великому князю Александру Павловичу и графу Безбородке рассмотреть все бумаги. В первый самый день найдено это письмо графа Алексея Орлова и принесено к Императору Павлу: по прочтении им возвращено Безбородке, и я имел с ¼ часа в руках. Почерк известный мне графа Орлова. Бумага — лист серый и нечистый, а слог означает положение души сего злодея и ясно доказывает, что убийцы опасались гнева Государыни, и сим изобличает клевету, падшую на жизнь и память сей великой царицы. На другой день граф Безбородко сказал мне, что Император Павел потребовал от него вторично письмо графа Орлова. Прочитав в присутствии его, бросил в камин и сам истребил памятник невинности Великой Екатерины, о чем и сам чрезмерно после соболезновал» [28]. Не кажется ли читателю, что Павел только для того и возвращал на один дет письмо Безбородке, чтобы Ростопчин снял с него «копию»? Спрашивается, кому нужна копия, если есть подлинник — единственное вещественное доказательство?

Если на минуту допустить, что все же в первые дни после смерти Екатерины было найдено это письмо (третье) Алексея Орлова, то почему ничего не говорится о двух первых его письмах, явно не похожих на третье, неужели они лежали в разных местах? Почему остались не уничтоженными эти первые два письма, не потому ли, что в эти дни их никто не видел? Но не будем забывать, что между смертью Петра Федоровича (появлением двух подлинных писем А. Орлова) и воцарением Павла Петровича (появлением «копии Ростопчина») пролегают 34 с лишним года. Поэтому оставим ответы на эти вопросы до дня смерти Екатерины II, ибо как будет показано дальше, слово «письмо» применительно к интересующему нас событию появится только в ноябре 1796 г.

В работе О. Иванова приводятся свидетельства, позволяющие в совокупности с письмами А. Орлова составить хотя бы примитивную «историю болезни» Петра Федоровича. Принимая во внимание незавидное физическое состояние его родителей (отец отличался хилостью, а мать умерла от чахотки через два месяца после рождения Петра), учитывая склонность цесаревича, успевшего в юношестве переболеть оспой, к пьянству с десятилетнего возраста, а несколько позже к курению и распутству, можно не удивляться слабости его организма.

К тому же хронический геморрой в последние годы приносил государю «такие страдания, что крик и стенания его можно было слышать даже во дворе» (А. Т. Болотов). 29 июня после возвращения из Кронштадта уже отрекшемуся Петру несколько раз становилось дурно и он посылал за священником (Я. Штелин).

В последующие 1–2 дня у него «испортилось пищеварение» и начались сильные головные боли (Шумахер).

2 июля «урод наш очень занемог и схватила его нечаенная колика и я опасен, чтобы он сегодняшнюю ночь не умер» и, наконец, Петр уже «так болен, что не думаю, чтоб он дожил до вечера и почти совсем уже в беспамятстве» (А. Орлов). Сам Петр просил прислать ему доктора (Алексей как бы в оправдание пишет, что о тяжелом состоянии узника «уже и вся команда здешняя знает» и что это могут подтвердить на словах посланные в Петербург заболевший Маслов и офицер), но, кто из докторов и в какое время был прислан, доподлинно не известно. Говорили также, что побывал в Ропше и Крузе, засвидетельствовавший нормальное состояние Петра.

Частично подтверждала слова Шумахера об испорченном пищеварении и Екатерина в письме от 2 августа того же года: «Страх вызвал у него понос, который продолжался три дня и прошел на четвертый; он чрезмерно напился в этот день… Его схватил приступ геморроидальных колик вместе с приливами крови к мозгу; он был два дня в этом состоянии, за которым последовала страшная слабость, и, несмотря на усиленную помощь докторов, он испустил дух, потребовав (перед тем) лютеранского священника. Я опасалась, не отравили ли его офицеры. Я велела его вскрыть, но вполне удостоверено, что не нашли ни малейшего следа… он имел совершенно здоровый желудок, но умер от воспаления в кишках и апоплексического удара. Его сердце было необычайно мало и совсем сморщено» [10, 227]. Отмечая неточности при сравнении с данными Штелина и Шумахера, можно вполне поверить, что смерть наступила в результате апоплексического удара (инсульта).

От чего в действительности наступила смерть Петра, теперь вряд ли могли бы сказать специальные медицинские исследования; никаких документов о результатах вскрытия не сохранилось, и не известно, были ли таковые вообще. Казалось бы, нельзя исключать версию о смерти императора от случившегося инсульта, что же касается слов «схватила его нечаенная колика», то вряд ли можно всерьез воспринимать этот «диагноз», поставленный А. Орловым. Даже придворные доктора того времени не владели многими тайнами человеческого организма и, соответственно, причинами болезней; основными способами профилактики заболеваний и их лечения оставались природные (минеральные) воды и кровопускание. Что уж говорить о господствовавших в народе методах лечения. Например, при рождении в семье слабого, недоношенного ребенка его для укрепления «запекали» в печи: обмазывали тельце младенца тестом и, положив на лопату, держали некоторое время над пекущимися хлебами.

Заметим, что когда умирала Екатерина II, консилиум докторов безуспешно пытался лечить ее кровопусканиями от «апоплексического удара». В то же время, судя по описаниям последних часов ее жизни, не надо иметь медицинского образования, чтобы признать, что это был инсульт в тяжелой форме, случившийся из-за мучительных переживаний, постигших императрицу накануне (неудавшееся обручение внучки Александры Павловны). Имеется также масса других свидетельств использования кровопускания для лечения самых различных заболеваний, причем эту процедуру нередко исполняли цирюльники (парикмахеры).

Официальный манифест от 7 июля гласил: «В седьмой день после принятия нашего престола всероссийского получили мы известие, что бывший император Петр Третий, обыкновенным и прежде часто случавшимся ему припадком гемороидическим, впал в прежестокую колику. Чего ради, не презирая долгу нашего христианскаго и заповеди святой, которую мы одолжены к соблюдению жизни ближнего своего, тот час повелели отправить к нему все, что потребно было к предупреждению следств, из того приключения опасных в здравии его, и к скорому вспоможению врачеванием. Но, к крайнему нашему прискорбию и смущению сердца, вчерашнего вечера получили мы другое, что он волею Всевышнего Бога скончался. Чего ради мы повелели тело его привезти в монастырь Невский, для погребения в том же монастыре, а между тем всех верноподданных возбуждаем и увещеваем нашим императорским и матерным словом, дабы, без злопамятствия всего произшедшаго, с телом его последнее учинили прощание и о спасении души его усердный к Богу приносили молитвы…» [10, 254].

Тело бывшего государя для прощания и поклонения было привезено и выставлено в покоях, ранее служивших для той же цели при похоронах Анны Леопольдовны и великой княжны мертворожденной Анны Петровны, дочери Екатерины. Покойный император, не успевший даже принять необходимый для всех взошедших на российское царство обряд коронования, был одет «в светло-голубой мундир голштинских драгун с белыми отворотами», кисти рук спрятаны в краги [10, 255], ордена его решили не показывать публике. Кое-кто из очевидцев утверждал, что на теле Петра заметны были следы удушения, но останавливаться около гроба было запрещено, дежурившие офицеры поторапливали: «проходите, проходите». Отпевание совершалось в Благовещенской церкви монастыря 10 июля, здесь же останки Петра предали земле, «против царских дверей, тотчас позади могилы Анны Леопольдовны».