Столетняя война - Эжен Перруа Страница 12

Две страны, разделенные только узким проливом, почти ничего не знали друг о друге. Английская знать, происходившая из Нормандии или Анжу, более века назад перестала интересоваться делами континента, с тех пор как навсегда утратила там свои вотчины. Она все более и более англизировалась. Французский язык или, скорее, странный смешанный диалект этого языка — англо-нормандский, полный английских слов и причудливых оборотов, уже стал языком почти только королевского двора и образованных высших классов; он еще оставался языком управления и юристов, хотя в судах ради удобства сторон дебаты все чаще и чаще велись по-английски; текст, вышедший из-под пера клириков за проливом, похож на сделанный с трудом перевод с местного языка, и, похоже, англо-нормандский становился языком культуры, вроде латыни. Если высшая знать благодаря брачным союзам или высшее духовенство, сам способ формирования которого предрасполагал к международным контактам, еще поддерживали какую-то связь между обеими странами, то представители других общественных классов вступали в такие контакты только при спорах о месте морской торговли; и эти контакты, подчас затрудненные, во Франции происходили только в прибрежных провинциях и касались только фламандских, пикардийских, бретонских или ларошельских коммерсантов или купцов.

Иначе дело обстояло в отношении обеих династий: их соединяли и частые браки, и еще более крепкая связь — феодального характера. Король Англии, суверен из рода Плантагенетов, был в то же время герцогом Аквитанским (Гиенским) и пэром Франции; кроме того, с тех пор как Эдуард I женился первым браком на Элеоноре (Алиеноре) Кастильской, он владел в Северной Франции, в устье Соммы, маленьким графством Понтье. Будучи сувереном у себя на острове, по своим континентальным владениям он был вассалом французского короля. Эта двусмысленная ситуация возникла давно. Не будем возвращаться к тем отдаленным временам, когда герцог Нормандский Вильгельм Незаконнорожденный в 1066 г. отправился завоевывать королевство англосаксов: отношения между вассалом и сюзереном резко испортились, когда в 1154 г. на английский трон наконец сел Генрих II Плантагенет, к тому времени уже граф Анжу, Турени и Мена и супруг Алиеноры Аквитанской ^[33], от имени которой он правил ее обширным герцогством, простиравшимся от Луары до Пиренеев, а также обладатель завоеванной им Нормандии. Тогда Плантагенеты и Капетинги и вступили в длительную борьбу, которую некоторые современные историки, создавая известную путаницу, предложили назвать «первой Столетней войной» и где сюзерен пытался взять верх над вдесятеро сильнейшим вассалом. В результате этой борьбы континентальная империя Плантагенетов была раздроблена. Но по Парижскому договору, заключенному в мае 1258 г. и утвержденному в декабре 1259 г., Людовик Святой оставил своему свояку Генриху III Гиень, откуда капетингским войскам так и не удалось вытеснить последнего, и даже добавил к ней занятые предыдущими английскими королями территории, которые сразу же или через более отдаленное время войдут в состав этого южного герцогства. Взамен Плантагенет отказывался от всех утраченных провинций, от Нормандии до Пуату, а главное — становился вассалом французского короля за свое герцогство-пэрство. По праву можно сказать, что Парижский договор, поставив обоих суверенов в очень сложные феодальные отношения, лег в основу Столетней войны.

Его применение, сразу же натолкнувшееся на непреодолимые трудности, семьдесят лет провоцировало бесконечные конфликты, и тот, в котором столкнулись Эдуард III и Филипп VI, — лишь неизбежное его следствие.

Усилению напряженности между обеими династиями и даже странами неявно способствовали и другие причины, которые нельзя игнорировать. Ведущие активную торговлю гасконские моряки, представлявшие интересы Англии, контактировали с представителями бесконечно более многочисленных областей королевства Франции. Они перевозили через Ла-Манш гиенские вина, которые высшие классы ценили больше, чем местное кислое вино или ячменное пиво; они заходили в Ла-Рошель, рынок сбыта для Пуату и Сентонжа, или в Нант за солью с пуатевинских разработок или из залива Бургнёф, необходимой английским рыбакам для засолки рыбы. Их суда, редко отваживавшиеся выходить в открытое море, нуждались в благосклонном приеме в бретонских портах, где они останавливались. Наконец, известно, как английское скотоводство и казна зависели от фламандского рынка, где сбывалась необработанная шерсть. Пуату, Бретань, Фландрия — все эти провинции Эдуард III будет стремиться в той или иной степени поставить под контроль. Однако не надо думать, что, вводя туда войска, Плантагенеты намеренно готовили условия для экономической экспансии Англии. В отличие от наших современных империалистов, средневековые монархии не воевали за рынки сбыта для своих товаров или за источники сырья. До второй половины XV в. нельзя говорить об экономической политике суверенов, которая была бы для них важней династических химер и завоевательных планов. Даже наоборот: Эдуард III будет использовать экономическое оружие для удовлетворения своих политических амбиций, конфискуя товары у купцов из вражеской страны или, как это будет сделано для воздействия на Фландрию, прекращая экспорт шерсти, — самым ощутимым следствием этой меры станет разорение подданных и истощение ресурсов в стране, где правил тот, кто отдал такой приказ. Однако упомянутые нами торговые контакты тоже во многом способствовали ухудшению франко-английских отношений, внести напряженность в которые было сравнительно легко: они порождали между моряками обеих стран конкуренцию, быстро перераставшую в ненависть, которая выливалась в грабежи, пиратство, поломки судов, а порой и в настоящие каперские войны. Особо серьезная ссора, разразившаяся в Байонне, а йотом в Ла-Рошели в 1293 г. между байоннскими и нормандскими моряками, стала для Филиппа Красивого предлогом к объявлению войны Эдуарду I и конфискации аквитанского фьефа.

Итак, вернемся к вопросу о Гиени, к вечному яблоку раздора между обеими династиями. Мы не будем давать его полный исторический очерк с 1259 по 1328 г., но совсем умолчать о его истории невозможно, потому что иначе ничего не поймешь в назревающем великом столкновении.

Территориальные конфликты между сюзереном и вассалом были достаточно острыми. Парижский договор, словно забавы ради, создал сложную ситуацию: французский король пообещал возвратить в состав герцогства Аквитанского некоторые земли (Сентонж «за Шарантой», Керси и Ажене на территории Тулузского графства) в случае, если Альфонс Пуатевинский и его жена Жанна Тулузская ^[34], которым принадлежали эти земли, умрут, не оставив потомства. В 1271 г. так и случилось, но ни Филипп III, ни его сын не слишком спешили отдавать обещанные территории. Пришлось дождаться Парижского соглашения, заключенного в ноябре 1286 г., чтобы дело было улажено, не вызвав ни у кого чрезмерной злобы. Тем не менее границы аквитанской территории, находившейся в ленной зависимости, оставались, как всегда в те времена, приблизительными и неточными. Переплетение прав и наличие привилегированных анклавов порождало мелочные придирки и споры. Чиновники французского короля, всегда куда больше стремившиеся разжигать ссоры, чем их господин, — сенешали Сентонжа, Пуату или Перигора — не упускали случая узурпировать герцогские права на землях по ту сторону границы. Еще серьезней было то, что оба соперника, опасавшиеся друг друга, начали в этих марках с нечеткими границами строить замки и бастиды, и вот от Сентонжа до средней Гаронны через Перигор, Керси и Ажене по сельской местности протянулась двойная линия грозных укреплений. Первым начал Альфонс Пуатевинский с капетингской стороны; Эдуард I применил в этих работах, особенно в возведении замка Ла-Реоль, опыт, приобретенный им в Святой земле и уже использовавшийся в Уэльсе. В первой четверти XIV в. это строительство с той и другой стороны еще продолжалось, поддерживая опасное состояние мира на грани войны. Когда один вассал французского короля в 1323 г. начал строить бастиду в Сен-Сардо, близ Ажена, на нее внезапно напали гасконские банды и сожгли; этот случай послужил сигналом для начала новой войны и для новой конфискации аквитанского фьефа королем Карлом IV.