Сексуальная жизнь в Древнем Риме - Отто Кифер Страница 12

Именно такая перемена произошла в истории Рима, и она побуждает нас задаться вопросом, каким образом прежняя республика, которой управляли мужчины, могла превратиться в то государство, развитие которого мы наблюдаем в имперский период.

Вертинг полагает, что ответ будет следующим: «Как общее правило, давление доминирующего пола первоначально приводит к его полной власти и полному подчинению другого пола. Эта власть и подчинение побуждают правителей усиливать давление – до того момента, когда оно станет столь сильным, что породит противодействие вместо подчинения». Таким образом, считает он, ход истории представляет собой колебания между доминирующей властью мужчин и женщин.

Эта идея, без сомнения, привлекательна. Но в Древнем Риме ситуация была другая. Старый республиканский институт семьи постепенно изменил свою природу; но, по нашему мнению, причина этого изменения была чисто экономическая, и сейчас мы это обоснуем.

Едва ли было случайностью, что все античные авторы называют окончание 2-й Пунической войны поворотным пунктом в морали и общественной традиции Рима, а также началом эмансипации римских женщин. В то время Рим перестал быть государством земледельцев. Начало этих зловещих перемен описывается в известном пассаже Аппиана («Гражданские войны», i, 7): «Римляне, завоевывая по частям Италию, получали тем самым в свое распоряжение часть завоеванной земли и основывали на ней города или отбирали города, уже ранее существовавшие, для посылки в них колонистов из своей среды. Эти колонии они рассматривали как укрепленные пункты. В завоеванной земле римляне всякий раз выделенную часть ее тотчас либо разделяли между поселенцами, либо продавали или же сдавали в аренду; невозделанную же вследствие войн часть земли, количество которой сильно возрастало, власть не имела времени распределять на участки, а от имени государства предлагала возделывать ее всем желающим на условиях сдачи ежегодного урожая в таком размере: одну десятую часть посева, одну пятую – насаждений. Определена была также и плата за пастбища для крупного и мелкого скота. Римляне делали все это с целью увеличения численности италийского племени, на которое смотрели как на племя в высокой степени трудолюбивое, а также чтобы иметь в своей стране союзников. Но результат получился противоположный. Богатые, захватив себе большую часть не разделенной на участки земли, с течением времени пришли к уверенности, что никто ее никогда у них не отнимет. Расположенные поблизости от принадлежащих им землям небольшие участки бедняков богатые отчасти скупали с их согласия, отчасти отнимали силою. Таким образом богатые стали возделывать обширные пространства земли на равнинах вместо участков, входивших в состав их поместий. При этом богатые пользовались покупными рабами как рабочей силой в качестве земледельцев и пастухов с тем, чтобы не отвлекать свободнорожденных земледельческими работами от несения военной службы. К тому же обладание рабами приносило богатым большую выгоду: у свободных от военной службы рабов беспрепятственно увеличивалось потомство. Все это приводило к чрезмерному обогащению богатых, а вместе с тем и увеличению в стране числа рабов. Напротив, число италийцев уменьшалось, они утрачивали энергию, так как их угнетали бедность, налоги, военная служба. Если даже они и бывали свободны от нее, то все же продолжали оставаться бездеятельными: ведь землею владели богатые, для земледельческих же работ они использовали рабов, а не свободнорожденных».

Каким бы ни был источник этого отрывка, в нем показывается неизбежный результат военной экспансии Рима. Истинные представители и продолжатели этой политики – старые римские семьи – постепенно вымерли, и их сменили рабы; а мелкие землевладельцы, пережившие многочисленные войны, превратились в безработный городской пролетариат.

Великие завоевания на Западе и Востоке имели и другие результаты, описанные многими авторами. Выращивать в Италии зерно стало невыгодно, поскольку римский рынок затопило привозное, что вызвало обвал цен (Ливий, xxx, 26). Победоносные армии вернулись домой (особенно с Востока) с огромными богатствами. Ливий пишет (xxxix, 6): «Именно это азиатское воинство впервые [в 186 году до н. э.] познакомило Рим с чужеземной роскошью, понавезя с собой пиршественные ложа с бронзовыми накладками, дорогие накидки и покрывала, ковры и салфетки, столовое серебро чеканной работы, столики из драгоценных пород дерева. Именно тогда повелось приглашать на обеды танцовщиц и кифаристок, шутов и пантомимов, да и сами обеды стали готовить с большими затратами и стараниями» ^[20].

Полибий подтверждает («История», xxxi, 25, как цитирует Афиней, «Пирующие софисты», 6, 274 и далее): «Катон публично выразил свое неудовольствие тем, что многие люди завозят в Рим чужестранную роскошь: они покупают за триста драхм бочонок соленой рыбы с Черного моря и готовы за красивого раба заплатить больше, чем за поместье». У Веллея Патеркула («Римская история», ii, 1) мы читаем о несколько более позднем периоде: «Могуществу римлян открыл путь старший Сципион, их изнеженности – младший: ведь избавившись от страха перед Карфагеном, устранив соперника по владычеству над миром, они перешли от доблестей к порокам не постепенно, а стремительно и неудержимо; старый порядок был оставлен, внедрен новый; граждане обратились от бодрствования к дреме, от воинских упражнений – к удовольствиям, от дел – к праздности. Тогда ведь воздвиг Сципион Назика портик на Капитолии, тогда Метелл построил то, о чем мы уже говорили, тогда же был сооружен в цирке самый красивый портик Октавия, за общественным великолепием последовала частная роскошь» ^[21].

Если изучить все эти свидетельства непредвзято, то неизбежно придем к следующему выводу: произошло экономическое превращение небольшого государства мелких земледельцев в могущественную олигархию процветающих, но необразованных землевладельцев, торговцев и финансистов, которым противостоял класс пролетариев. Легко понять, что в ходе этой экономической перемены должны происходить гражданские беспорядки и характерная классовая борьба, так как новое богатство и роскошь подавляли старую мораль, открывая невообразимые возможности для тех, кто мог захватить и удержать власть. Гражданские войны Мария и Суллы, Помпея и Цезаря были неизбежны. Братья Гракхи сделали последнюю тщетную попытку поставить на ноги старый Рим мелких земледельцев, но эпоха Суллы уже представляла собой лишь борьбу за власть и богатства Рима. Веллей пишет («Римская история», ii, 22): «Все государство пришло в беспорядок… алчность стала подавать повод к жестокости, а виновность стала определяться размером имущества, и, кто был богат, тем самым был уже виновен, каждый сам оплачивал угрозу своей жизни, и ничто не казалось бесчестным, если сулило прибыль».

Старая организация семьи со всеми ее ограничениями личной свободы посредством господствующей patria potestas была обречена на гибель – хотя она гарантировала известный минимум нравственности и порядочности.

И не следует удивляться этому распаду, если вспомнить аналогичные обстоятельства бума в Германии после Франко-прусской войны или даже в период после Первой мировой войны. Когда рушится целая экономическая эпоха, невозможно, чтобы природа и облик женщин остались неизменными, особенно когда новое богатство и новые возможности оказывают более сильное воздействие на дух женщин, чем мужчин.