Золото Трои - Майкл Вуд Страница 12

В предисловии к книге я дал свою биографию. Я написал, что в 10 лет… услышал от тебя рассказ о Троянской войне… Я написал, что ты часто говорил мне о героях Гомера и это первое детское впечатление оставалось со мной всю жизнь.

Скептики могут заключить, что именно отсюда старый Шлиман узнал об этом эпизоде, и действительно, холодный взгляд на переписку его сына заставляет полагать, что рассказ о цели жизни Шлимана — выдумка. Проведя детство в Мекленбурге, он становится преуспевающим бизнесменом, ведет дела в Санкт-Петербурге и в США, частенько оказывается замешанным в сомнительных операциях. В Крымскую войну Шлиман завладел рынком пороховой селитры, подкупал золотоискателей во время «золотой лихорадки» в Калифорнии и вел дела с хлопком в годы Гражданской войны в Америке — по крайней мере, так рассказывает он сам. В конце 50-х годов ему, похоже, захотелось переключиться с деловой карьеры на более интеллектуальные цели, чтобы добиться респектабельности. Вначале он надеялся посвятить себя сельскому хозяйству. Когда ничего не получилось, Шлиман пожелал обратиться к иного сорта деятельности, возможно, в области филологии, но вскоре был обескуражен. «Слишком поздно для меня начинать научную карьеру», — писал он. Подобно многим европейцам XIX в., Шлиман знал Гомера и любил его поэмы, но, вероятно, лишь посещение Греции и Трои летом 1868 г. — и встреча с Фрэнком Калвертом — воодушевили его заняться археологией.

Критические исследования текстов выявили и другие сомнительные моменты в биографии Шлимана: к примеру, его рассказ о пожаре в Сан-Франциско (свидетелем которого, по словам Шлимана, он был), его не внушающая доверия встреча с президентом Филмором, а ныне и находка в Трое так называемых «сокровищ Елены». Шлимана обвиняют в том, что он подделал их или купил на черном рынке и подложил на место раскопок. Эти сомнения достигли такого размаха, что в 1983 г. Национальному музею в Афинах было предложено исследовать золото одной из масок, найденных Шлиманом в Микенах, выдвигая предположение, что некоторые микенские сокровища были также фальшивыми. Следует сказать, что подобные обвинения не новы: еще при жизни Шлимана его обвиняли в «подстраивании» находок. Поэт Мэтью Арнольд считал его «сбившимся с пути», французский дипломат Гобино назвал Шлимана «шарлатаном», а Эрнст Курциус, руководитель раскопок в Олимпии, — «жуликом». Однако эта критика не всегда справедлива, как в случае с «сокровищами Елены», обстоятельства находки которых можно вполне убедительно установить. Но есть другие серьезные нестыковки, и биография Шлимана нуждается в более тщательном составлении. Например, современник Шлимана Уильям Борлейс отрицал, что София Шлиман присутствовала, как утверждал ее муж, при обнаружении «сокровищ Приама». Ее даже не было в Турции! Если Шлиман лгал (или фантазировал), говоря, что «подключил жену ради поощрения ее интереса к археологии», — не мог ли он лгать и о самих находках? Мы достаточно знаем о Шлимане: жульничал и обманывал, был скрытен и коварен. Иногда вел раскопки втайне и воровал материалы. Контрабандой вывез найденные троянские сокровища за рубеж, а не передал их туркам. Страстно желал, чтобы академический мир признал его серьезным ученым и археологом. Тем не менее, как мы знаем теперь, не гнушалея прямой ложью. Все это известно и заслуживает осуждения. Но на другой чаше весов — сообщения о находках в книгах и журналах, блестящие письма в «Тайме» и, конечно же, сами эти находки, хранящиеся в Микенском зале Афинского музея. Своенравный, наивный, деятельный, романтичный, ранимый и стремящийся учиться, Шлиман был сгустком противоречий. Судить о нем следует по его делам. Удача — или умение — привела его к величайшим археологическим открытиям, когда-либо сделанным одним человеком. Но прежде чем мы вернемся к рассказу о невероятных находках Шлимана, нам придется задаться еще одним вопросом: почему он обратился к археологии, а, скажем, не к филологии?