Степан Разин - Андрей Сахаров Страница 12

Поход по казацкому обычаю начался весной, в конце марта, когда очистилась река Дон и подсохли дороги. Сошедшись у Молочных Вод, казаки и калмыки ударили на Крымскую Перекопу. Быстр и яростен был этот удар. Уже здесь Степан Разин показал себя не только как казак, но и как атаман, решительный и дерзкий. Не успели крымские люди схватиться за оружие, а казаки и калмыки уже гуляли по всему улусу, с налета брали крымские городки. И у той Перекопи взяли они две тысячи крымских лошадей, три тысячи коров, шестьсот баранов да ясыря — мужиков, женок, девок и ребят триста пятьдесят человек. Потом Степан Разин приказал отступить. Гнали казаки табуны лошадей и стада коров и баранов, тащили за собой крымских пленников. Двигались казаки назад к Молочным Водам.

Для охраны выделил Степан небольшой сторожевой отряд конных калмыков и казаков. И скоро те сообщили, что идет следом за казаками Сафар Казы-ага, а ведет за собой шестьсот человек татар. Степан Разин велел отогнать подалее лошадей и скот, увести по лощинам пленников, а сам повернул навстречу аге.

— Как учнем бой с крымскими: людьми, — учил Разин своих казаков, — а вы кричите, что идут сейчас на помощь казакам еще полторы тысячи калмыцких людей, которые дожидали около Молочных Вод.

Так и сделали казаки. Ударили по войску Сафар Казы-аги и многих крымцев побили и поранили, а самого агу тоже ранили сильно, но не рассмотрели казаки, умер тот ага от ран или ушел. Тут начали казаки кричать, что идут к ним еще калмыки от урочища, и дрогнули татары, обратились вспять.

Казаки беглецов не преследовали. Вместе с калмыками пришли они к Молочным Водам и здесь же устроили дуван — разделили между собой животину и ясырь. А разделив, двинулись запорожские казаки на Запороги, калмыки ушли в степь, а донские казаки пошли к себе на реку Дон.

С большой славой вернулся Степан Разин в Черкасск. Хоть рухляди казаки принесли немного, но пригнали лошадей, коров, баранов. Зажиточные казаки продавали на торгу лишнюю животину, а другой скот гнали ко своим дворам. Голутвенные же спускали все, что взяли в походе, тут же, а потом несколько дней подряд звенели монетами, гуляли по кабакам Черкасска, пили за здоровье своего молодого и удачливого атамана Степана Тимофеевича, а, прожившись и перессорившись с домовитыми казаками, уходили в свои городки, дожидались нового похода.

…Шел 1665 год. Вот уже который месяц были русские рати в тяжелом походе против Польско-Литовского государства под Киевом. Вместе с русскими войсками стоял под Киевом и полк донских казаков, в котором, как говорили, служили братья Разины. Сбылись слова ненавистника казаков князя Юрия Алексеевича Долгорукого: указал царь быть казакам в походе — конно, людно и оружно, и теперь в осеннюю стужу месили они грязь по литовским дорогам вместе с московскими стрельцами, мерзли на холодном, промозглом ветру, ели червивые сухари, недомогали, покрывались от холода и грязи язвами и струпьями. А князь Юрий, бывший в походе главным воеводой, посмеивался: пусть привыкают донцы к государевой службе — меньше дурить да бунтовать будут.

Роптали казаки, говорили, что не годится вольным донским людям быть в такой великой нужде, голоде и холоде и пусть укажет воевода — отпустит их по домам на Дон, а не то сами уйдут. Топал на них воевода ногами, одетыми в чистые сафьяновые сапожки, кричал, грозил дать батогов для острастки. Угрюмо смотрели на него казаки, молча расходились по своим куреням. Там уж они давали волю своим речам. Говорили, что князь Юрий немилостив к казакам, не выдает им обещанное государево жалованье, морит голодом, хотя и нет на то особой нужды.

— Хватит, послужили мы свое великому государю! — кричали казаки. — Теперь и по домам пора. Может, хан давно уже запустошил наши городки и станицы, увел в полон женок и ребятишек.

Рассказывали потом казаки, что больше всех кричали братья Разины. Стенька шумел, хватался за саблю, грозил зарубить московских воевод. Иван, бывший в головщиках, подавал голос спокойно, рассудительно.

— Казаки, — говорил он, — не дадим порушить наших вольностей. Так, как хочет князь Юрий, мы великому государю не служивали.

Потом Иван с товарищами ходил будто бы в шатер к воеводе, просил отпустить казаков до весны по домам, Говорил Долгорукому, что непривычны казаки воевать осенним и зимним временем. Сидят в эта дни казаки в тепле по своим куреням и дворам, а как реки вскроются, так они, казаки, снова готовы идти на службу, всячески норовить и правдой служить великому государю.

— Будете служить, когда вам скажут, — таков был ответ воеводы.

На другой день казацкий полк поднялся со своих мест и двинулся в донские пределы.

Князь Юрий быстро узнал о казацком бунте и тут же снарядил вдогонку за бунтовщиками отряд стрельцов. Голове же стрелецкому наказал, чтобы не брал казаков всех вместе, поостерегся, а как станут они расходиться по своим городкам и станицам, тут бы и хватал их и, главное, схватил бы зачинщиков Ивашку и Стеньку Разиных.

Голова строго выполнил наказ воеводы. Едва пришли казаки в донские земли и стали расходиться по своим родным местам, стрельцы похватали их. Взяли под стражу и братьев Разиных. Вместе с другими ослушниками привели их пред грозные воеводские очи.

Неистов и жестокосерд во гневе был князь Юрий. Суд его был грозен и короток: Ивашку Разина приказал казнить смертью на глазах у Стеньки, чтобы и младшему бунтовать было неповадно, остальных бить кнутом на правеже.

На следующее утро стрельцы построили виселицу, выгнали к ней связанных казаков и вытолкнули Ивана в казацкий круг.

— Ну говори теперь свои речи, — глумился воевода, — зови казаков обратно на Дон.

Молчал Иван, молчали и казаки, лишь неотрывно смотрели в ненавистное воеводское лицо. Отвел тогда глаза князь Юрий. Только и сказал: «Повесить!»

Схватили стрельцы Ивана, заломили руки за спину, поволокли. Оглянулся он, крикнул через стрельцов: «Не плачь, брат! Донскому войску поклонись, скажи — поминал, мол, Иван товарищей перед смертью! Вольность свою казацкую берегите!»

Стоял Стенька, смотрел, как качается на виселице под осенним ветром уже неживой любимый и единокровный брат его Иван, и слезы текли по Стенькиным щекам, мочили усы, бороду.

Никогда и никому не говорил он позднее обо всем этом. И не знали люди, правду рассказывали казаки или была то простая молва.