Трагедия Цусимы - Владимир Семенов Страница 12

«Амур» стал в глубине гавани, а «Решительный» и «Стерегущий» — в северных и южных воротах охранными судами.

Стоянка была отвратительная. Приливо-отливное течение, направлявшееся либо в ворота, либо из ворот гавани, упорно держало миноносец поперек крупной зыби, шедшей с юга. Мотало до такой степени, что, несмотря на всю привычку, на все практикой приобретенное искусство «заклиниваться» в койке, — спать было невозможно. Пожалуй, что охранная служба от этого только выигрывала, но зато мы — жестоко терпели.

Печальный опыт «Боярина», видимо, не прошел даром. Минирование Талиенванского залива решено было закончить по строго определенному плану, и с утра следующего дня портовые паровые баркасы занялись подготовительной работой — постановкой вех, места которых точно обозначались на карте и между которыми должны были расположиться линии заграждения.

5 февраля произошел инцидент сам по себе незначительный, но причинивший мне немалое огорчение.

Я стоял борт о борт с «Амуром» и принимал уголь. Погрузка еще не была закончена, когда меня потребовали к адмиралу.

— Можете ли вы немедленно дать ход?

— Так точно!

— Рабочие баркасы почему-то возвращаются. Им было приказано возвращаться, если увидят что-нибудь подозрительное… Ступайте, узнайте, посмотрите. Если ничего нет — прикажите им продолжать работу.

— Есть!

Через несколько секунд «Решительный» уже мчался из гавани навстречу медленно двигавшемуся рабочему отряду. Поравнялись. Застопорили машины.

— В чем дело?

— В море как будто японский миноносец!

— Сколько?

— Один!

— Большой?

— Не разобрать! Далеко!

Всего вероятнее — какое-нибудь недоразумение: либо свой, либо — померещилось. Погода ясная — ни тумана, ни снега. Что же делать тут, при подобных условиях, среди бела дня одинокому миноносцу? А если забрел, то — ему же хуже! Я ни минуты не колебался.

— Возвращайтесь на работу! Я его прогоню!

Пока неуклюжие баркасы с гребными шлюпками на буксире разворачивались своим черепашьим ходом, «Решительный», лихо рассекая невысокую, но крутую встречную волну, весь в пене и брызгах, мчался к проливу между островами Сан-шан-тау.

Опять — боевая тревога; опять — с возбужденными, радостными лицами разбежались по своим местам офицеры и команда…

Выскочили в море. Горизонт совершенно чист. Видимость миль на 10. Кругом — ничего, кроме одной китайской шампунки, четырехугольный парус которой, стоявший вкось, действительно можно было издали принять за трубу…

— Не везет нам, ваше высокоблагородие! Второй раз! — не удержался от фамильярного замечания старший рулевой.

— А может быть, и есть?., за угол спрятался?.. — нерешительно, словно про себя, промолвил мичман, стоявший на ручках машинного телеграфа.

Сам я не верил в подобную возможность, но эти два замечания показались мне голосом народа, т. е. всего экипажа, и я подумал, что было бы крупной ошибкой не поддержать этого настроения бодрого, молодого задора, этого порыва переведаться с врагом…

— Ну что ж? Поищем. Может, и подвезет! От нас не спрячешься! Самый полный ход! Смотри в оба, молодцы!

Загремели звонки машинного телеграфа… Пробежали к одному мысу, к другому, заглянули — никого. Никакого признака неприятеля.

— На чистоту-то не смеют! — Что говорить! — Третий день мотаемся — хоть бы кто! — слышались самоуверенные голоса среди команды…

— Нет нам удачи! — печально вздыхал мичман…

Пошли обратно, в гавань Дальнего, для доклада адмиралу, но по пути встретили «Всадник».

— Остаться в море, на подходе к рейду и охранять рабочую партию! — сигналили с него.

Вернулись и целый день мотались на зыби.

К вечеру, возвратившись на свое охранное место, я поехал на «Амур» с рапортом. Адмирал встретил меня весьма сурово и, выслушав доклад, заявил:

— Вам было приказано только узнать, посмотреть и донести, а не пускаться в авантюры!

— Но, ваше превосходительство, на основании того, что я узнал, я считал себя вправе действовать…

— Вы не имели права рисковать своим миноносцем! Вы обязаны беречь вверенное вам судно!..

Возвращаясь с «Амура», я был совсем… расстроен.

— Как? — думалось мне. — Не рисковать?.. Но ведь вся война — это сплошной риск и людьми, и судами! Разве любая атака миноносца, даже в самых благоприятных условиях, не есть, с точки зрения благоразумной осторожности, самый отчаянный риск?.. Беречь свое судно!.. Но ведь если его берегут в мирное время, то единственно для боя! Если беречь суда от встречи с неприятелем, то лучше всего было бы спрятать их в неприступные гавани, но тогда на кой черт сам флот?!

«Не рисковать» — вот формула, которой с одинаковым успехом держались: Алексеев — на море, а Куропаткин — на суше.

Сколько раз вспоминал я эту формулу в течение войны, вспоминал со злобой… с проклятием… Ведь рискнуть все-таки пришлось, но только уже после целого ряда неудач, бесплодно растратив немало сил, не использовав первого подъема духа… В результате — Мукден и Цусима…

Тогда, в то время, я, конечно, не знал и не мог знать, чем дело кончится, но правдивый сам пред собою, в своем дневнике не мог не отметить, что в душе всецело присоединяюсь к тому глухому ропоту, который слышался кругом и который я по долгу службы старался утишить…

Полагаю, понятно, что, вернувшись домой на миноносец, я ни словом не обмолвился о моей беседе с адмиралом. Я считал, что то настроение задора, предприимчивости, жажды сцепиться, подраться, которое каким-то неведомым путем создалось и овладело офицерами и командой, — необходимое, первое условие успеха деятельности такого судна, как миноносец. Я считал преступлением расхолаживать их, внушать, что мы не должны «рисковать» (чем? — встречей с неприятелем?) и «беречь вверенное нам судно» (от чего? — от неприятельских снарядов?).

7 февраля наша работа была закончена, и мы возвратились в Порт-Артур. За все время японцев так и не видели, зато от постоянно менявшейся погоды пришлось немало вытерпеть. Иные дни, даже при ветре, температура держалась 2–3° выше нуля, иногда же, при штиле, мороз доходил до 7°, и за несколько часов поверхность гавани покрывалась льдом, впрочем, таким тонким, что миноносец резал его без затруднения и без опасности для корпуса.

За эти же дни обнаружилось весьма неприятное свойство наших мин заграждения. Испытывались они на тихих учебных рейдах, вроде Транзунда (в Балтийском море) и Тендровской косы (в Черном море), где были признаны вполне удовлетворяющими своему назначению. Но здесь, в бухтах, куда заходила зыбь с открытого (настоящего) моря, где действовали приливо-отливные течения, из-за ничтожной конструктивной ошибки они оказались опасными не только для врагов, но и для друзей. Минреп, т. е. веревка, свитая из стальной проволоки, которая соединяет мину с якорем и держит ее на месте, проходит через отверстие, вырезанное в особом щите, называемом парашютом. Отверстие в парашюте выдавливалось общепринятым для этой цели станком, и никому в голову не приходило обратить внимание на то, что края его острые. Между тем на зыби и переменных течениях минреп при малейшей «слабине», дававшей ему возможность движения, терся об эти острые края, перетирался, и мина, вполне готовая при малейшем ударе к взрыву, пускалась в плавание по воле волн.