Мой друг – Евгений Евтушенко. Когда поэзия собирала стадионы… - Феликс Медведев Страница 12

На днях ко мне подошел поэт, когда-то заведовавший отделом поэзии в издательстве «Советский писатель»: «Сейчас все оказываются друзьями Высоцкого, везде его печатают, но, когда он еще был жив, только ты единственный приносил рукопись его книги стихов, пытался пробить. Жаль, тогда не удалось». В то время не только книгу – строку его нельзя было напечатать. Железобетонная стена. Глядишь, вышла бы книга, может быть, он жив остался.

Владимирский поэт Н. Ф. Тарасенко помог мне издать «Мозаику». В. Солоухин помог опубликовать мою первую поэму, «Мастера». Э. Межелайтис, понимая, чем ему это отольется, не глядя подписал в печать «Треугольную грушу». Самоотверженный Андрей Дементьев взял на себя публикацию поэмы «Северная надбавка» Евтушенко; он печатал важные для меня вещи, в том числе поэму «Ров».

Независимо от возраста люди «вертикального» поколения помогают мне. И я в меру сил помогаю людям «вертикального» поколения. Всю жизнь везде, где можно, пишу о Пастернаке. Мне удалось впервые опубликовать его стихотворение «Гамлет» из «Доктора Живаго». Трудно представить, что миллионы моих сверстников не знали его имени, хотелось бы хоть немножко пододвинуть поэзию Пастернака к ним. Помощь озеру, шедевру архитектуры, публикации мастеров, о которых годами молчали, заботы о наследии Шагала – все это, думаю, помогает и атмосфере творчества молодых. Сейчас находит поддержку мое предложение, высказанное на съезде писателей: о кооперативном издательстве. Может, оно, как свежее начинание, поможет молодым.

У нас ежегодно печатается 84 тысячи названий книг. Несколько книг Набокова, Ходасевича, Гумилева обеспечат полноту картины отечественной литературы XX века. Наши современники имеют право читать все. Какой может быть общечеловеческая глубина литературы без философской мысли? Философия должна изучаться не на уровне отрывного календаря. Забытыми пребывают такие ветви русской мысли, как мучительные раздумья Шестова о Достоевском, «биологика» Розанова, труды В. Соловьева, Флоренского, Чижевского. Их полезно бы издать академическими тиражами, хотя бы для просвещенных и посвящаемых в философию. Чтобы полемизировать, нужно знать источник.

В архитектурном институте я профессионально учился рисунку, живописи, проектированию, сопромату, истории искусства.

Для меня поэзия не хобби, не профессия, а судьба. Когда я писал первую поэму о казни создателей храма Василия Блаженного, я знал по рассказу Жолтовского, что шедевр этот случайно не взорвали в тридцатых годах, знал я и о судьбе ученого-реставратора Барановского. Так что поэма не только об истории архитектуры, о судьбе народной, но и о моей судьбе. Надо быть человеком Ренессанса, открывать в разных сферах, сейчас время духовного синтеза. Во всем пытаюсь найти что-то новое, свое в автолитографиях, архитектурном проекте Поэтарха, рок-опере.

Спасибо шестидесятым годам за духовный подъем, за то, что освободили и реабилитировали людей. Это главное. Но фильм «Покаяние» тогда не только выпустить, но даже снять было бы невозможно. Возможны ли были последние острые публикации в «Московских новостях»? Все вещи нашего печатного Ренессанса глухо лежали тогда в столах. А разве возможен был исповедальный писательский съезд? Наивно думать, что все решено. Идет ежесекундная борьба с еще очень сильным, реакционным слоем нашего общества.

Но главное – свобода не вне, а внутри человека. У художника – это свобода выразить себя и время по-своему, как ни Толстой, ни Блок не выражали. Как говорили философы, «в свободе скрыта тайна мира». Поэзия занимается общечеловеческими ценностями. Поэзия – это прежде всего внутренний мир человека. В ней главное – человечность.

Минувшей осенью я отказался от интересных зарубежных поездок: дома дел много, многому можно помочь. Происходит преодоление косности, и здорово, что результативно. Политически это называется демократизация. Поступок – это тоже поэзия. Глаза страшатся, а руки делают…

Поэзия рождается непредсказуемо. Ее нельзя организовать. В XX веке гребни творческих духовных взлетов приходятся на каждые двадцать лет: двадцатые годы, сороковые – роковые, шестидесятые, восьмидесятые.

Одна из нынешних моих забот – комиссия по наследию Пастернака. Пытаемся основать музей на его даче в Переделкине – «трудно, брат, но нужно», восстановить доброе имя великого поэта, снять с него клеймо исключенного из Союза писателей. В Переделкине могли бы проходить Пастернаковские чтения, как наши, так и международные. Нужно целиком опубликовать все его произведения, в том числе поэтичный роман «Доктор Живаго». Это нужно не только для того, чтобы восстановить историческую справедливость, а для создания атмосферы нашего сегодняшнего искусства, для создания новых произведений по искреннему, как говорил В. Шкловский, «по гамбургскому счету», чтобы легче было новому «юноше бледному, со взором горящим».

Какие стихи шестидесятых годов я повторил бы сегодня? На вечерах меня просят почитать «Порнографию духа», «Очередь». И сегодня повторю: «Все прогрессы реакционны, если рушится человек».

Андрей Вознесенский
Песня акына

Не славы и не коровы,не шаткой короны земной —пошли мне, Господь, второго, —чтоб вытянул петь со мной!

Прошу не любви ворованной,не милостей на денек —пошли мне, Господь, второго, —чтоб не был так одинок.

Чтоб было с кем пасоваться,аукаться через степь,для сердца, не для оваций,на два голоса спеть!

Чтоб кто-нибудь меня понял,не часто, ну, хоть разок.Из раненых губ моих поднялцарапнутый пулей рожок.

И пусть мой напарник певчий,забыв, что мы сила вдвоем,меня, побледнев от соперничества,прирежет за общим столом.

Прости ему, он до гробаодиночеством окружен.Пошли ему, Бог, второго —такого, как я и он.

1971 г.

Слева направо:

поэты Михаил Светлов, Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина, Евгений Евтушенко на вечере поэзии в Политехническом музее. 1964 г.

Андрей Вознесенский
Не возвращайтесь

Не возвращайтесь к былым возлюбленным,былых возлюбленных на свете нет.Есть дубликаты —как домик убранный,где они жили немного лет.Вас лаем встретит собачка белая,и расположенные на холмедве рощи – правая, а позже левая —повторят лай про себя, во мгле.Два эха в рощах живут раздельные,как будто в стереоколонках двух,все, что ты сделала и что я сделаю,они разносят по свету вслух.А в доме эхо уронит чашку,ложное эхо предложит чай,ложное эхо оставит на ночь,когда ей надо бы закричать:«Не возвращайся ко мне, возлюбленный,былых возлюбленных на свете нет,две изумительные изюминки,хоть и расправятся тебе в ответ…»А завтра вечером, на поезд следуя,вы в речку выбросите ключи,и роща правая, и роща леваявам вашим голосом прокричит:«Не покидайте своих возлюбленных.Былых возлюбленных на свете нет…»Но вы не выслушаете совет.

1978 г.

Андрей Вознесенский
Ностальгия по настоящему

Я не знаю, как остальные,но я чувствую жесточайшуюне по прошлому ностальгию —ностальгию по настоящему.

Будто послушник хочет к Господу,ну а доступ лишь к настоятелю, —так и я умоляю доступабез посредников к настоящему.

Будто сделал я что-то чуждое,или даже не я – другие.Упаду на поляну – чувствуюпо живой земле ностальгию.

Нас с тобой никто не расколет.Но когда тебя обнимаю —обнимаю с такой тоскою,будто кто-то тебя отнимает.

Когда слышу тирады подленькиеоступившегося товарища,я ищу не подобья – подлинника,по нему грущу, настоящему.

Одиночества не искупитв сад распахнутая столярка.Я тоскую не по искусству,задыхаюсь по настоящему.Все из пластика, даже рубища,надоело жить очерково.Нас с тобою не будет в будущем,а церковка…

И когда мне хохочет в рожуидиотствующая мафия,говорю: «Идиоты – в прошлом.В настоящем – рост понимания».

Хлещет черная вода из крана,хлещет ржавая, настоявшаяся,хлещет красная вода из крана,я дождусь – пойдет настоящая.

Что прошло, то прошло. К лучшему.Но прикусываю, как тайну,ностальгию по-настоящему,что настанет. Да не застану.

1976 г.

Евгений Евтушенко
«Я начинал как волчонок-одиночка»

В детстве и ранней юности у меня не было ровесников, которые писали бы вровень со мной. Я всегда тянулся к старшим – к отцу, который научил меня любить стихи, затем к Николаю Тарасову, напечатавшему меня впервые в «Советском спорте» 2 июня 1949 года, и первый гонорар я получал по метрике. К критику В. Барласу, к Льву Филатову (впоследствии ставшему блестящим футбольным обозревателем). Они мне открыли Пастернака, Мандельштама, Ахматову, Б. Корнилова и П. Васильева. Естественно, я подражал взрослым, в своих стихах стараясь казаться старше. Уже в четырнадцать лет я писал так: