Сталин. Тайны власти - Юрий Жуков Страница 12

Только 17 сентября посла Польши в Москве В. Гржибовского вызвали в НКИД и вручили ноту правительства СССР. В ней, в частности, говорилось: «Советское правительство отдало распоряжение главному командованию Красной Армии дать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии. Одновременно Советское правительство намерено принять все меры к тому чтобы вызволить польский народ из злополучной войны, куда он был ввергнут его неразумными руководителями, и дать ему возможность зажить мирной жизнью». Легко заметить, что в ноте еще не содержалось даже намека на возможность инкорпорации западных областей Белоруссии и Украины и как бы подразумевалась такая возможность решения судьбы Польши, при которой та не должна была исчезнуть с политической карты мира.

В тот же день В.М. Молотов выступил по радио с речью, также не предрешавшей по своему содержанию будущности западного соседа СССР. «Польша, — объяснил Вячеслав Михайлович, — стала удобным полем для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР. Советское руководство до последнего времени оставалось нейтральным. Но оно в силу указанного обстоятельства не может больше нейтрально относиться к создавшемуся положению. От Советского правительства нельзя также требовать безразличного отношения к судьбе единокровных украинцев и белорусов, проживающих в Польше». Столь настойчивое акцентирование внимания на том, что Советский Союз всего лишь берет на себя только заботу о белорусах и украинцах, было далеко не случайным. Правительствам Великобритании и Франции было сделано напоминание о «линии Керзона», установленной еще в декабре 1919 г. некем иным, как Верховным советом Антанты, и признанной в июле 1920 г. Польшей на конференции в Спа естественной, справедливой этнографической границей между двумя странами.

Почти трое суток — 17, 18 и 19 сентября, пока соединения особых военных округов, Белорусского и Киевского, преобразованных в Белорусский и Украинский фронты под командованием М.П. Ковалева и С. К. Тимошенко, вели незначительные бои с разрозненными, потерявшими управление и взаимодействие, деморализованными польскими частями, советское руководство выжидало, оно все еще колебалось и потому не объявляло о своих дальнейших действиях, так как, скорее всего, не было уверено, как же ему следует поступить. И только вечером 19 сентября окончательно признало, что суверенная Польша перестала существовать, как полтора года назад — Австрия и полгода назад — Чехословакия, что Польша даже как германское марионеточное образование с предельно урезанной территорией не обретет второго рождения. И лишь потому Кремль сделал следующий шаг, столь помешавший ему в дальнейшем, — согласился на включение западных областей Белоруссии и Украины в состав СССР, о чем Молотов и поставил в известность Шуленбурга.

Но опять же потребовалось еще шесть дней — продолжавшихся колебаний, взвешивания всех последствий нелегко дававшегося решения, — прежде чем Сталин и Молотов приняли 25 сентября Шуленбурга, уведомив его о готовности на полную ликвидацию Польши . Два дня спустя для оформления нового соглашения в Москву вновь прибыл Риббентроп и на рассвете 28 сентября вместе с Молотовым подписал второй советско-германский договор — «О дружбе и границе». В соответствии с ним Литва переходила в «зону интересов» Советского Союза, а Восточная Польша по линии, мало расходящейся с «линией Керзона», входила в состав СССР. На следующий день и договор, но без одного «конфиденциального» и двух «секретных» протоколов, и сопровождавшая его пресловутая карта, вызвавшая столь шумные страсти полвека спустя, были опубликованы в газете «Правда».

Этот договор, разумеется, отказалось признать правительство национального согласия Польши, созданное в Париже 30 сентября как эмигрантское во главе с генералом Владиславом Сикорским, долгие годы находившимся в оппозиции к санационному режиму. Не признали договор и Великобритания, и Франция. Единственным видным политиком, кто понял сущность вынужденной долговременной стратегии СССР и не побоялся публично одобрить ее, оказался Уинстон Черчилль. Выступая 1 октября 1939 г. по лондонскому радио со своим очередным обзором событий, он заявил:

«Россия проводит холодную политику собственных интересов. Мы бы предпочли, чтобы русские армии стояли на своих нынешних позициях как друзья и союзники Польши, а не как захватчики. Но для защиты России от нацистской угрозы явно необходимо было, чтобы русские армии стояли на этой линии. Во всяком случае, эта линия существует, и, следовательно, создан Восточный фронт, на который нацистская Германия не посмеет напасть…

Я не могу вам предсказать, каковы будут действия России. Это такая загадка, которую чрезвычайно трудно разгадать, однако ключ к ней имеется. Этим ключом являются национальные интересы России. Учитывая соображения безопасности, Россия не может быть заинтересована в том, чтобы Германия обосновалась на берегах Черного моря или чтобы она оккупировала Балканские страны и покорила славянские народы Юго-Восточной Европы. Это противоречило бы исторически сложившимся жизненным интересам России».

Не имея тогда никаких контактов с Кремлем, обладая лишь знаниями и опытом, Черчилль в тот день до малейших деталей сумел предугадать внешнюю политику СССР на последующие два года. Не ошибся ни в чем.

Между тем серьезнейшим образом изменилось международное положение СССР. Он оказался в еще большей изоляции, нежели прежде, и стал выглядеть в глазах миролюбивых демократических стран союзником, даже пособником агрессора — нацистской Германии. Осенью 1939 г. обострилось и внутреннее положение Советского Союза, что объяснялось ускоренной подготовкой к войне, сопровождавшейся решительной и кардинальной ломкой старой системы управления народным хозяйством, реорганизацией наркоматов, ведавших тяжелыми отраслями промышленности.

Осложнение внутриполитического положения вызывалось и еще одним, уже чисто субъективным обстоятельством — пока лишь обозначившимся возрождением поначалу не очень заметного, но оттого не перестающего быть чрезвычайно опасным в реальных условиях личностного противостояния в высшем эшелоне власти.

В.М. Молотов, вынужденный, начиная с мая, полностью сосредоточиться на самом важном для судеб страны — проблемах внешней политики, практически стал отходить от исполнения остальных своих обязанностей в правительстве. Все реже участвовал в работе двух важнейших для того времени его органов: Экономического совета (ЭкоСо, до 23 ноября 1937 г. именовавшегося Советом Труда и Обороны) — постоянно действующего в узком составе союзного Совнаркома, включавшего его председателя, первого заместителя, заместителей и главу Госплана, и Комитета обороны при СНК СССР (КО, образован 27 апреля 1937 г. «в целях объединения всех мероприятий и вопросов обороны»), в который входили, помимо Молотова, Л.М. Каганович, К.Е. Ворошилов и — от партии — И.В. Сталин. В ЭкоСо Молотова все чаще подменял его официальный заместитель А.И. Микоян, а в КО, начиная с 21 июня, введенный в комитет решением ПБ Н.А. Вознесенский. Последнее вскоре и привело к тому, что КО, поначалу чисто координационный орган, стал приобретать самодовлеющую роль, ведь его новый фактический руководитель являлся к тому времени уже не только председателем Госплана, но с 4 апреля еще и заместителем председателя СНК СССР.