Фараон Мернефта - Вера Крыжановская Страница 12

— Чье это изображение? — спросил я Эноха.

— Эти картины представляют историю великого мужа по имени Иосэф, который некогда был благодетелем народа, очень несчастного и угнетенного в настоящее время. Я надеюсь, Пинехас, что со временем ты оценишь и полюбишь этот народ. Побудь здесь, я должен пойти посмотреть, не приехал ли мой ожидаемый гость.

Прошло около часа, прежде чем появился Энох в сопровождении высокого роста жреца в белой одежде с зеленой бахромой. Его приятное лицо было серьезно и задумчиво, а проницательные глаза светились живым и глубоким умом. Это был жрец Аменофис.

— Вот Пинехас, о котором я говорил тебе, — сказал Энох, указывая на меня.

Аменофис подошел, взял меня за подбородок и с улыбкой посмотрел мне в лицо.

— Ты сын Кермозы, — начал он, — и желаешь обучаться наукам? Это похвально, дитя мое, но захочешь ли ты расстаться с матерью, ехать со мной в Фивы и жить в храме под моим неусыпным и строгим надзором?

— Если ты обещаешь научить меня всему, что знают жрецы, то я последую за тобою всюду и буду повиноваться тебе, как раб, — отвечал я с пылающим взором.

— Прекрасно. Будь только тверд в этом решении, и желание твое исполнится, — сказал Аменофис, садясь и протягивая чашу Эноху, который наполнил ее вином.

По приглашению жреца мы также сели, и друзья завели между собой продолжительный разговор на неизвестном мне языке. Наконец Аменофис встал, и мы перешли на террасу, выходившую в сад. Ночь была великолепна, воздух напоен благоуханием акаций, роз и жасминов. Жрец облокотился на балюстраду и устремил взор на небо, усеянное множеством ярко сияющих звезд.

— Пинехас, что ты думаешь об этих блестящих точках? Что они такое и зачем находятся там?

Я промолчал, потому что боялся повторить сомнительное объяснение, данное матерью по этому поводу.

— Эти блестящие точки, сын мой, — продолжал Аменофис, — небесные светила и властители наших судеб. Со временем ты научишься распознавать неизменный путь, по которому они следуют, и узнаешь, что счастье и несчастья людей зависят от передвижения звезд. Если счастливая звезда изольет на тебя благодетельный свет свой, ты будешь счастлив.

Я с трепетом слушал его, готов был расспрашивать всю ночь, мой ум, жаждавший знаний, начинал пробуждаться, но Аменофис прервал меня, сказав:

— Терпение, все придет в свое время. Энох, привезешь ко мне мальчика через неделю. Я беру на себя его воспитание.

В назначенный день мой покровитель увез меня в Фивы и поместил в великий храм Амона, где воспитывалось много других юношей, сыновей жрецов и воинов. Аменофис заметно интересовался моими успехами и помогал мне развивать мои способности.

Я занимался с упорством и прилежанием. В особенности меня привлекали астрология и магия: погружаясь в них, я забывал весь мир. Позже я стал также изучать медицину. Мой ненасытный ум стремился получить как можно больше знаний; когда мне случалось разобрать древний индусский папирус, где говорилось о свойствах какого-либо растения, я с радостью и гордостью говорил себе, что все это только начало и что впереди целая жизнь и новые научные открытия.

Увлеченный учебой, я мало интересовался обществом своих товарищей и не сходился с ними близко. Однако двое из них внушили мне некоторое расположение.

Один, по имени Нехо, добрый веселый мальчик, охотно делил со мною лакомства, которые в изобилии привозил из дома. Другой, Мена, годом старше меня, был сын очень богатого вельможи, занимавшего высокий пост при дворе фараона. Мена оставил училище задолго до окончания мною курса, но иногда приходил туда навещать своих друзей, молодых жрецов.

Эта жизнь, полная энергичной умственной деятельности, но тихая и однообразная с внешней стороны, продолжалась двенадцать лет. Затем наступило время возвратиться в Танис.

За несколько дней до моего отъезда мы с Аменофисом сидели на самой высокой из храмовых террас. Сначала мы беседовали обо всем понемногу, затем наступило молчание. Жрец поднял глаза к небу и стал рассматривать звезды, сиявшие у нас над головой. Мне живо представился вечер, когда я в первый раз увидел Аменофиса, и вспомнились его слова о влиянии небесных светил на судьбы людей.

— Аменофис, помнишь ли ты нашу первую встречу в Танисе, в загородном доме Эноха? Ты сказал мне тогда: «Если доброе влияние неуловимого звездного света изольется на тебя, ты будешь счастлив». С той поры я усердно изучал науку о небесных телах, а между тем многое в ней остается для меня необъяснимым. Я прочел по звездам, что жизнь готовит мне много разочарований. Однако я деятелен, получил большой запас знаний, обладаю силой воли, достаточной для того, чтобы достигать поставленных целей.

Аменофис после некоторого молчания вздохнул и ответил следующее:

— Сын мой, человеку не дано изведать все тайны, которыми Божество окружило его, мы едва приподнимаем край завесы. К моим словам я прибавлю несколько соображений. Знаешь ли ты, Пинехас, говорят, что светящиеся звезды на небе — это миры, подобные нашему, на которых живут существа, похожие на людей, они наделены всеми нашими чувствами, и судьбы их отражаются на наших. Ты знаешь, что вселенная наполнена невесомой первичной материей? Но в природе ничего не дается даром, повсюду царствует постоянный обмен веществ. Обмен этот производит трение частиц, а это порождает огонь, то есть теплоту, которая все оживляет и поддерживает. Один и тот же закон управляет всем, что существует во вселенной, от самого малого до самого великого, каждый мир уравновешен другим миром, судьба каждого человека влияет на судьбу другого. Таким образом, счастье или несчастье наше есть продукт взаимодействия всех существующих явлений.

— Понимаю, — заметил я, — судьба моя зависит от судьбы другого, иногда совсем мне неизвестного человека, который составляет противовес моей личности: мы взаимно обмениваемся нашими токами и тем связаны друг с другом. Точно так же судьбы народов зависят от судеб других рас, живущих в одном из этих миров. Но это несправедливо, — продолжал я, — так же несправедливо, как тот гнусный, бессмысленный закон, по которому после смерти человека его душа должна искупать свои ошибки и преступления в теле какого-нибудь животного… Веришь ли ты этому учению, Аменофис? Неужели оно не противно твоему разуму?

На губах жреца показалась многозначительная улыбка.

— Ты слишком дерзок, Пинехас, называя несправедливым то, что боги находят справедливым и нужным… И почему этот закон искупления так тебя возмущает? Если ты признаешь, что душа наша есть огонь, что где теплота и движение, там и умственная сила, то должен также признать, что все мы, люди и животные, созданы из одного и того же материала.

— Да, я признаю это. Но каким образом можно наказывать мою душу, с ее уже утонченными страстями, в теле животного? Каким образом человек, полный высоких стремлений, способный к самым тонким соображениям, один дар слова которого указывает высшую ступень умственного развития, — каким образом человек, владыка немой твари, может быть низведен так низко, чтоб в образе зверя стать рабом себе подобных? Нет-нет, Аменофис, учение — это или безумие, или возмутительная несправедливость богов.