Путевой дневник - Альберт Эйнштейн Страница 12

Эйнштейн об Испании и испанцах

В отличие от представлений Эйнштейна о других странах, по которым лежал основной маршрут его путешествия, нет слов Эйнштейна, позволяющих нам понять, что он чувствовал или думал об Испании и о ее народе до того, как провел здесь три недели. Однако мы располагаем любопытным кусочком непрямого свидетельства, а именно от одного из членов его семьи. В 1920 году Эйнштейн пригласил свою приемную дочь Илзу сопровождать его в его планируемой поездке по Испании. В ответ она написала, что «постоянно поет Прекрасная Испания, далеко на юге, готовясь к нашей поездке»¹⁵⁶. Из чего мы можем заключить, что Эйнштейн в определенной степени воспринимал эту страну как далекую и экзотическую.

К тому времени, как Эйнштейн достиг Испании, он провел в путешествии больше четырех месяцев. Неудивительно, что дневниковые записи относительно испанской части всего пути становятся короче¹⁵⁷. Соответственно, мало что может показать нам его спонтанные впечатления о стране и народе¹⁵⁸. В начале своего пребывания в Барселоне он отзывается о ее «чудесных людях». В Мадриде он описывает некоторых личностей, с которыми встречается. Нобелевский лауреат Рамон-и-Кахаль для него – «замечательный старый мыслитель»¹⁵⁹. Он отмечает, что король Альфонсо XIII «держится просто и благородно, я восхищаюсь его манерами». О королеве-матери он пишет: «Последняя демонстрирует свои научные знания. Заметно, что никто не говорит ей, что на самом деле думает»¹⁶⁰. Нигде в своем дневнике Эйнштейн не описывает испанцев как коллектив. Один лишь крошечный отрывок, намекающий на то, как он их воспринимал, касается получения им почетной нобелевской премии: «Воистину испанские речи в сопровождении бенгальских огней»¹⁶¹. Таким образом, название песни, которую Илза Эйнштейн пела, готовясь к путешествию, в которое ей так и не пришлось поехать, действительно указывало на то, что Эйнштейн воспринимал испанский народ как экзотический.

Эйнштейн также был весьма краток в своих комментариях о туристических развлечениях во время этого визита. Ясно, что он наслаждался как культурными мероприятиями, так и экскурсиями. В Барселоне он пишет: «Народные песни, танцы. Трапезная. Как это было мило!»¹⁶² Картина Эль Греко – «один из выразительнейших образов, когда-либо мной виденных». Его записи об экскурсиях скупы, но выражают искренний восторг: «Один из прекраснейших дней в моей жизни. Сияющее небо. Толедо похож на сказку». Об Эскориале он пишет: «Чудесный день»¹⁶³.

Как поездка повлияла на представление Эйнштейна о европейцах

Как встреча Эйнштейна с жителями Востока повлияла на его представление о своей собственной референтной группе, о европейцах? Мы уже видели, что в 1919 году, через несколько месяцев после окончания Первой мировой войны, Эйнштейн выразил свое отвращение к «этим ужасным европейцам»¹⁶⁴. При этом его восприятие европейцев, которых он встречает во время путешествия, попеременно становится то чрезвычайно положительным, то явно отрицательным. Я уже упоминал, как он использует слово gemütlich («уютный») почти исключительно по отношению к своим европейским друзьям и знакомым. Дом его друзей Пфистеров – «надежная гавань» в Шанхае, укрытие от пережитой китайской атаки на его чувства и желудок европейца¹⁶⁵. И все же немедленно вслед за своей долгой поездкой по Японии он находит, что европейцы в Шанхае «ленивы, самоуверенны и пусты»¹⁶⁶. Вслед за тем, как он с восхищением описывает стоицизм беднейших обитателей сингальского квартала в Коломбо, Эйнштейн выражает свое презрение к европейцам самым резким образом: «После того как вы присмотритесь хорошенько к этим людям [сингалам], общение с европейцами едва ли доставит вам прежнее удовольствие, ведь они куда более жестоки, избалованны и выглядят настолько грубее и жаднее – в этом-то, к сожалению, и кроется их практическое превосходство, их способность получать грандиозные вещи и владеть ими»¹⁶⁷. В общем и целом, отношение Эйнштейна к европейцам явно двойственное. В дневнике он выражает как влечение к ним, так и отторжение.

Эйнштейн и колониализм

Эйнштейн посетил Среднюю и Восточную Азию в эпоху империализма. Исследования жизни Эйнштейна, однако, не касаются того, как свежо было для него колониальное прошлое самой Германии. Большая часть юности и начало молодости Эйнштейна – это время, когда Германия была колониальной державой, а именно с 1884 по 1919 год¹⁶⁸. К тому же, германская колонистская идеология отличалась от идеологий Франции и Великобритании – «немцы идентифицировали себя с предположительно порабощенным Другим»¹⁶⁹.

Во время своего визита в Гонконг Эйнштейн явно выражает свою позицию о том, как нужно управлять колонией: «У них [то есть у англичан] изумительное умение управлять. Политикой занимаются привезенные сюда темнокожие индийцы, китайцы не задействованы нигде. Для последних англичане открыли настоящий университет, чтобы привязать к себе крепче тех китайцев, которые добились успеха. Кто с ними в этом сравнится? Бедные континентальные европейцы, вы не понимаете, как националистическую оппозицию можно лишить жала с помощью толерантности»¹⁷⁰. Это ясно показывает восторг, который Эйнштейн испытывал от того, что в его представлении можно определить как «просвещенный колониализм» и «цивилизаторскую миссию» британцев. Метод поглощения местных элит, описанный здесь, хорошо известен историкам колониализма. Элита колонии воспитывалась колониальными властями, чтобы по их требованию угнетать собственный народ¹⁷¹. В Коломбо Эйнштейн тоже произносит комплименты британскому колониальному правлению: «Англичане управляют страной безупречно, без ненужного крючкотворства. Я ни от кого не слышу о них недовольных слов»¹⁷². Интересно, что во время визита в Палестину Эйнштейн не высказывается о Британском мандате ни положительно, ни отрицательно. Однако он пишет о своем восхищении тем, что он воспринимает как «идеалистические представления о жизни» британского Верховного комиссара¹⁷³.

Историки колониализма проводят границу между двумя важными терминами – «проекцией» и «трансакцией» – для того, чтобы описать отношения колонизатора и обитателя колонии. Традиционные исследования придерживаются модели, в которой «желания, предчувствия или отвращение к себе» колонизатора проецируются на обитателя колоний¹⁷⁴. Более современные исследования подчеркивают, что отношения между европейцами и местным населением нужно описывать как взаимоотношения двух сторон, и поэтому предпочитают термин «трансакция». Этот подход позволяет допустить, что экзотическая местность потенциально могла влиять на личность колонизатора¹⁷⁵. Этот подход также говорит о «контактных зонах» колонизатора и обитателя колонии. К ним относятся «социопространства, где разобщенные культуры встречаются, сталкиваются и борются друг с другом, часто в крайне асимметричных доминации и субординации»¹⁷⁶. Можно увидеть во встрече Эйнштейна с рикшей в Коломбо важную трансакцию именно в такой контактной зоне. Даже если он открыто признает, что ему чрезвычайно не хотелось воспользоваться услугами рикши, в конце концов он уступает обстоятельствам и тем самым участвует в колониальных притеснениях, пусть и косвенно.