Союз освобождения. Либеральная оппозиция в России начала ХХ века - Кирилл Соловьев Страница 12

Это стихи В. Я. Брюсова о ней, о конституции. Есть магия слов, которая не ощущается спустя десятилетия. В России начала XX века о конституции мечтали. Сейчас трудно понять и воспроизвести эти эмоции. Конституция подразумевала не только новые политические формы, права человека и гражданина. Сам факт ее принятия обозначил бы радикальный разворот в понимании того, что есть Россия. Это было бы вопреки бесконечным разговорам о российской государственности. Было привычным повторять, что у страны свой политический путь, что самодержавие исключает социальные конфликты, а значит, необходимость их правового регулирования. Россия не нуждалась в системе сдержек и противовесов, в разделении властей: общественный мир и гармонию обеспечивало самодержавие. Конституционный порядок в России, напротив, обозначал бы обрушение этой идеальной конструкции. В таком случае воплощалось то, что, по мнению славянофильствующих, не могло осуществиться в России.

В этом случае конституция — больше чем конституция. Это магическое слово, а ее принятие — символический акт. Он исключал компромиссы и прагматику. В октябре 1905 года известнейший немецкий правовед из Гейдельберга, учитель для многих русских юристов Г. Иеллинек отчитывал своего молодого коллегу, а заодно — члена Союза освобождения Б. А. Кистяковского за радикализм проекта конституции (речь идет о документе, опубликованном «освобожденцами»). Иеллинека возмущала сама постановка вопроса о всеобщем избирательном праве, которое не оспаривали его русские знакомые. «Это господство глупости и реакции. У нас в Бадене оно привело к победе центра и клерикалов. Теперь университеты погибнут…» Кистяковский посоветовал Иеллинеку не писать об этом в немецкой прессе. Для русской общественности (в том числе многолюдной диаспоры в германских университетах) это было бы неприемлемо. Иеллинек послушался, однако в частных разговорах неутомимо критиковал проект, «целиком проникнутый бессмысленным обезьянничаньем». Кистяковский предлагал Струве отослать проект конституции и известнейшему М. Веберу, также преподававшему в Гейдельберге. Тот живо интересовался российскими делами. Вебер специально выучил русский язык и со словарем разбирал статьи из «Освобождения». При этом, как и Иеллинек, он возмущался этим печатным органом из-за его чрезмерного радикализма, — предупреждал Кистяковский.

Среди представителей российской общественности много было согласных с Иеллинеком и Вебером. Например, М. М. Ковалевский летом 1905 года поражался легкомыслию своих знакомых: «Всеобщее избирательное право — это в безграмотной, дикой, разноплеменной стране… Неужели у вас не понимают, что из этого может произойти такая поножовщина и пугачевщина, что мы взвоем по самодержавию?» Не высказывал симпатий к всеобщему избирательному праву В. А. Маклаков. Во время парижской конференции оппозиционных и революционных партий осенью 1904 года П. Н. Милюков предлагал не упоминать в резолюции требование всеобщего избирательного права. По его мнению, это могло многих отпугнуть от оппозиции. Лидер эсеров В. М. Чернов возражал: по его мнению, этот пункт был необходим, дабы съезд не считался реакционным. Такая точка зрения в итоге возобладала.

Прагматичный разговор о конституции едва ли был в полной мере возможен. Она жила в мечтах, казалась окном в новую жизнь. Это был не просто документ. Ему было предназначено знаменовать разрыв с традицией и становление новой России. Характерны рассуждения из объяснительной записки к «освобожденческой» конституции, которая так возмутила немецких правоведов: для освободительного движения «демократия есть не только факт, но и морально-политический постулат. Выше исторического оправдания для всякой общественной формы оно ставит оправдание нравственное».