Революция. От битвы на реке Бойн до Ватерлоо - Питер Акройд Страница 12

Вдобавок к физическому недугу Анна была крайне молчалива и застенчива на людях. На дворцовых приемах министры иностранных дел и послы нередко сидели около нее в полнейшей тишине. Первая статс-дама Сара Черчилль, герцогиня Мальборо, отмечала, что королева никогда не питала интереса к посетителям; она неохотно задавала вопросы и еще менее охотно отвечала на них. Ее беседа ограничивалась минимальным набором любезностей. Как долго вы в городе? Как вы находите здешнюю погоду? Анна не блистала ни умом, ни сообразительностью, а о делах государственных говорила «исключительно по заведенному порядку» или в тщательно разученной, тяжеловесной и скучной манере.

У ее немногословия имелись причины. Королева была сдержанной по природе и никогда не доверяла полностью ни своим суждениям, ни суждениям других. Джонатан Свифт, не раз наблюдавший ее при дворе, заметил, что «едва ли в Англии найдется еще один такой человек, который бы так деланно скрывал свои страсти». Однако были вопросы, в которых ей не требовалось притворяться. Она являлась ярой поборницей англиканства, истово соблюдала ритуалы и скрупулезно следовала протоколу. Королева непременно выказывала неудовольствие придворному джентльмену или даме, которые не к месту выбрали манжеты, парик или камзол.

День Анны начинался с молитвы в королевской часовне, а затем она погружалась в государственные дела; два раза в неделю королева посещала долгие заседания внутреннего кабинета (который в то время назывался «Тайный совет») – подобная практика всегда выводила из терпения ее предшественников, – а затем переходила к насущным делам: принимала послов, отвечала на прошения, подписывала свидетельства и письма, отправляла советы пэрам и прочим представителям знати. Однажды она посетовала архиепископу Йоркскому, что едва находит время для молитвы. Возможно, она, как женщина, не имевшая наследника, чувствовала себя ущербной. Осознавая, что представители Ганноверской династии дышат ей в спину, она отказывала выбранной наследнице Софии Ганноверской в разрешении приезжать в Англию. Королева боялась показаться бесполезной.

Первое обращение Анны к палате лордов спустя три дня после смерти короля несомненно стало настоящим испытанием для робкой и осторожной женщины. С трона в палате лордов она объявила: «Я знаю, что я англичанка до глубины души, и я со всей искренностью заверяю вас, что сделаю все, чего только можно ожидать или хотеть от меня, ради блага и процветания Англии».

Отсылка королевы к ее английскому происхождению была, несомненно, выпадом в сторону Вильгельма, которого она всегда презирала, и намеком на его непомерную любовь к Голландии. Многие опасались, что королева будет слишком хромать из-за разыгравшейся подагры и не сможет войти в палату лордов, однако вопреки страхам она прошествовала по залу с короной на голове и в тяжелой парадной мантии из красного бархата с вышитым на ней орденом Подвязки ^[29]. Сэр Роберт Саутвелл, присутствовавший на церемонии, писал, что «никогда еще из женских уст не лилась речь столь внятная и грациозная». Пусть на лице королевы проступал румянец и временами казалось, что она чувствует неловкость, королева все же сумела продемонстрировать истинное монаршее величие.

На выборах того года тори одержали уверенную победу и уже через несколько недель внесли на утверждение парламента законопроект о «случайной конфирмации» (Occasional Conformity Bill), составленный с целью штрафовать диссентеров и нонконформистов за открытое исповедание своей религии, при этом «злостные» нарушители лишались права занимать государственные должности. Еще со времен Акта о веротерпимости 1689 года (Toleration Act) диссентеры могли два или три раза в год причащаться в англиканской церкви, чтобы иметь возможность устроиться на государственную службу. Евхаристия служила им своего рода справкой о профпригодности. Одним из самых известных адептов такой практики был лорд-мэр Лондона сэр Хамфри Эдвин, исповедовавший пресвитерианство; впрочем, это ничуть не мешало ему утром молиться во время англиканской службы, а вечером посещать пресвитерианскую церковь в Пиннерс-холле на Олд-Брод-стрит. Вновь изданный закон преследовал цель положить конец подобным двойным стандартам, которые получили название «прятки с Всемогущим». Теперь за это полагался штраф или тюремное заключение.

Сама Анна, имевшая нрав покладистый и спокойный, принадлежала к сторонникам «высокой церкви» ^[30] и благосклонно отнеслась к изданию закона, в котором увидела проявление почтения к англиканской церкви. Однако виги, представлявшие большинство в палате лордов, по всей видимости, уже поняли, что общество, в котором можно было посеять раздор на религиозной почве, так же легко было поссорить и по другим вопросам. Сам Мальборо не видел смысла в том, чтобы в военное время настраивать большую часть населения друг против друга. Поэтому, несмотря на энтузиазм тори, которые на недавних выборах получили большинство в палате общин, законопроект так и не был одобрен. Королева со своей стороны подсластила горькую пилюлю тем, что создала свой собственный фонд под названием «Дары королевы Анны», для которого согласилась жертвовать дополнительный доход от налогов на церковные нужды, чтобы можно было повысить жалованье представителям духовенства из самых бедных приходов.

Впрочем, самой серьезной проблемой в начале правления Анны была война с Францией. Графа Мальборо утвердили в должности главнокомандующего вооруженными силами Англии, хотя теоретически он был ниже по статусу, чем супруг королевы принц Георг Датский. Георг был королем-пустышкой, о котором Карл II отзывался так: «Я пытался прощупать его и трезвым, и пьяным, но в нем ничего нет». Он умер в 1708 году, поэтому последние годы правления Анна провела во вдовстве. Тем временем Мальборо оказался во главе союзных войск, что неудивительно, ведь, в сущности, он был единственным, кому прекрасно подходила эта роль. Первый год кампании напоминал последний год предыдущей войны, когда с обеих сторон практически не предпринималось никаких значительных действий. Осторожность и нерешительность голландцев, которые, несмотря на угрозу вторжения французов, рассчитывали ограничиться лишь обороной, чрезвычайно тормозили Мальборо. Он мыслил вести войну совершенно иначе. Словно в утешение в 1702 году королева пожаловала ему титул герцога.

В последующие несколько месяцев, несмотря на нерасторопность союзников, новоиспеченный герцог смог захватить целый ряд стратегически важных городов на берегах Мааса – крупной реки, которая течет с северо-востока Франции через такие города, как Льеж, Маастрихт и Намюр, и впадает в Северное море. Одержанные победы вдохновили английского писателя-мемуариста Джона Ивлина на строки: «Такого счастливого совпадения благословения и надежды на будущие Божьи милости страна не видывала уже более ста лет». Возможно, это преувеличение, однако факт остается фактом: великая победа была не за горами.