Сибирь. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия длиною в жизнь - Григорий Потанин Страница 110

(Из путевых заметок по Китаю)

Именем Утай называется горный хребет, который ограничивает пекинскую равнину с запада. В южной части этого хребта, в одной из его долин, находится целое собрание буддийских монастырей, частью соединенных в одну группу, частью рассеченных по соседним ущельям. Это святое место, лежащее на юго-западе от Пекина, пользуется большой славой у буддистов как китайских, так и монгольских. У монголов Утай пользуется даже большей славой, чем у китайцев; между халхасцами и дурбетами, кочующими на Дальнем Севере, у самой границы Сибири, не найдется человека, который не слыхал бы об Утае, и немало найдется между ними отдельных лиц, которые ходили туда на поклонение. Это как бы Афонская гора монголов. Лежит это место вне Монголии за двойною стеной; чтоб дойти до него, монголам приходится пересечь два или три высоких хребта и миновать немало больших китайских городов, не говоря уже о многочисленных китайских деревнях.

Китайские буддисты утверждают, что в Утае являлся один из великих учителей буддизма Маньчжурии, или, как его зовут китайцы, Вэнь-шу-пуса, представитель знания; это лицо скорее, может быть, мифологическое, чем историческое, у буддистов Северного Китая занимает такое выдающееся место, как у южных китайцев богиня милосердия, Кван-ин-пуса. Этим объясняется уважение китайцев к Утаю. Почему монголы так облюбовали эту святыню, неизвестно.

Задолго до того, как мы, двигаясь по дороге из Пекина, достигли до этого места, мы уже начали чувствовать его близость. Еще где-то около города Баодина, всего в 150 верстах от Пекина, мы видели, как по дороге, по которой и мы ехали, странным манером передвигался человек: он воздевал руки к небу, становился на колени, потом ложился на землю ничком, вытягивался во всю длину тела, затем подтягивал под себя колени, вставал, вновь воздевал руки и т. д.; наш слуга, Цуй-сан, первый обратил на него наше внимание с пояснением, что это пилигрим, идущий в Утай; если, действительно, этот «калика перехожая» выдержит свой искус, то едва ли, двигаясь таким образом, на манер известной гусеницы – геометра, он к зиме увидит утайские святыни. Впрочем, это, может быть, была догадка Цуй-сана, что странник шел в Утай. Зато около города Фупина, который лежит уже на свороте в горы с большого пекинского тракта, уже нельзя было сомневаться, что попадавшиеся пилигримы или ламы явились здесь, благодаря Утаю.

Чем дальше от Фупина, тем эти знаки близости Утая стали становиться чаще. В гостиницах стали попадаться монгольские или тибетские надписи на стенах или особых дощечках; по дороге чаще попадались ламы в засаленных желтых халатах, пешком или верхом на животном; вновь услышали мы монгольское приветствие: «Амур сай-хан байну». За день до Утая стали попадаться монастыри, обнесенные стенами, из-за которых выглядывали золотые острия, украшающие обыкновенно коньки крыш кумирен. Все кумирни обыкновенно скрывались в тени больших деревьев. Нередко и весь скат горы, к которой прислонен монастырь, был одет лесом. Впрочем, тут только и лес, где кумирня; остальные же горы и дно долины совершенно голы; деревья встречаются только около деревень. Едешь по долине, впереди начинает показываться профиль горы, покрытой лесом; верхнюю часть его видно, а подошва еще загорожена; уже вперед можно сказать, что, когда подошва раскроется, тут увидишь какую-нибудь обитель с красной стеной и сверкающими маковками.

Деревни чередуются с монастырями до самого главного святилища; горы были почти сплошь распаханы до самых верхушек, а равно и на дне долины мало осталось невозделанного пространства; камни, которые когда-то покрывали сплошь долину, собраны, почва расчищена, унавожена и распахана, а из камней поделаны изгороди или стенки, ограждающие пашни от скота. Скучный вид безлесных гор еще скучнее становился оттого, что пашни на горах не были еще покрыты зеленью и представляли оголенную взрытую почву.